— Хорошо благородство стремиться загубить жизнь двушки!

— Брось. Брось. Оставь. Съ тобой не сговоришься. Тебя въ ступ не утолочь. Я сама письмо перепишу и пошлю съ Ненилой, — закончила Манефа Мартыновна и направилась въ спальню, гд стоялъ письменный столъ и были письменныя принадлежности.

— Не вздумайте на моемъ розовомъ или голубомъ листочк писать, гд цлующіеся голубки нарисованы! — крикнула ей вслдъ Соняша.

Мать обернулась и сказала:

— Да что ты меня за дуру считаешь, что-ли. Неужели я не понимаю! Ну, двушка!

Черезъ полчаса письмо было переписано, заклеено въ конвертъ и послано съ кухаркой Ненилой къ Іерихонскому…

— Вотъ теб здравствуйте! — воскликнула Ненила, принимая отъ Манефы Мартыновны письмо. — Что это вамъ отъ генерала понадобилось!

— Не твое дло. Теб приказываютъ только снести письмо, — строго отвчала Манефа Мартыновна.

Заборовы звали Іерихонскаго на чай въ семь часовъ вечера, а въ шесть начали приготовляться къ принятію его. То-есть въ сущности стала приготовляться одна Манефа Мартыновна. Она надла на себя шелковое гранатнаго цвта платье и прикрпила на голову черный кружевной фаншонъ съ гранатоваго-же цвта бантомъ, прикрывъ начинавшійся въ этомъ мст широчайшій проборъ въ волосахъ. Соняша-же на зло матери ходила по комнат въ линючей ситцевой блуз, съ распущенными волосами и вся обсыпанная пудрой, хотя раньше была уже одта, какъ слдуетъ.

Мать, укладывая въ столовой въ сухарницу, выстланную ажурнымъ вязаньемъ, чайное печенье, косилась на дочь и, наконецъ, спросила ее:

— Когда-же ты, Соняша, начнешь одваться?

— А вамъ какое дло? Когда захочу, тогда и однусь, — рзко отвчала дочь.

— Однако, теперь ужъ седьмого половина, а въ семь мы ждемъ гостя, какъ теб извстно.

— Такъ вдь это вы ждете гостя, а не я — ну и лижитесь съ нимъ.

Манефа Мартыновна печально покачала головой.

— Зачмъ-же ты грубишь матери? Зачмъ? — упрекнула она ее, принимаясь укладывать апельсины въ вазочку.

— А зачмъ вы меня стсняете какимъ-то Іерихонскимъ? — отвчала Соняша.

— Да вдь я для тебя-же, глупая, хлопочу.

— Никто васъ не просилъ хлопотать. Сами навязали себ хлопоты. Да и что вамъ за дло до того — одта я или нтъ? Ну, придетъ облюбленный вами человкъ, такъ вдь у насъ не одна комната. Вы будете разсыпаться передъ нимъ въ любезностяхъ вотъ здсь, а я буду у насъ въ спальни находиться.

— Такъ вдь онъ наврное тотчасъ-же спроситъ про тебя.

— А вы ему скажете, что я еще не одта.

— Ну, двка! Вотъ одеръ-то! — пожала плечами Манефа Мартыновна.

— Такая ужъ уродилась. Отъ васъ-же вдь уродилась, — злобно проговорила Соняша.

— Каково будетъ бдному мужу, которому ты достанешься! Несчастный будетъ человкъ.

— Ништо. Не бери такую… — рзко отвчала Соняша и, мурлыкая себ что-то подъ носъ, направилась въ спальню, гд и заперлась.

Манефа Мартыновна продолжала приготовлять столъ къ чаю, рзала колбасу, ветчину, булку для тартинокъ и, наконецъ, позвала къ себ Ненилу откупорить бутылку коньяку. Кухарка явилась въ новомъ ситцевомъ плать, стоявшемъ коломъ, въ желтомъ шелковомъ платочк, зашпиленномъ на, груди. Лицо ея сіяло отъ удовольствія.

— Милая барыня, а вы мн и не сказали, что вы верхняго генерала къ себ въ гости ждете, — заговорила она:- да ужъ меня Дарья евонная надоумила, такъ я пріодлась малость. Прибжала въ кухню, запыхавшись, и говоритъ: «нашъ генералъ къ вамъ чай пить идетъ, Семенъ ему сапоги чиститъ и приказано, чтобы жаромъ горли».

— Ну, ты языкомъ не болтай, а откупори вотъ бутылку, — перебила ее Манефа Мартыновна.

— Съ превеликимъ удовольствіемъ, барыня.

Ненила ловко ввинтила штопоръ въ пробку и звонко вытащила ее изъ бутылки.

— Милая барыня, да вы-бы имъ водочки… Они простую водочку при закуск употребляютъ. Дарья говоритъ: «имъ и кусокъ не въ кусокъ, пока рюмки водки не выпьютъ». Передъ каждой дой рюмочку пьютъ, хотя и тверезый, обстоятельный человкъ, — прибавила Ненила.

— Водка будетъ поставлена въ графинчик. Она y меня есть, — проговорила Манефа Мартыновна.

— И потомъ они все съ горчицей… Горчицу ужасно обожаютъ. Каждый кусокъ обмажутъ, — продолжала кухарка. — Дарья-то вдь сейчасъ только ушла отъ меня. Все сидла и разсказывала. Ужасно много горчицы кушаютъ. Вотъ когда щи у нихъ и въ щахъ вареная говядина, такъ, говорятъ, полъ-банки скушаютъ. И любятъ, чтобъ непремнно съ жиркомъ. Горчицу обожаютъ и вотъ чтобъ сапоги ярко-ярко были начищены. Хорошій баринъ! — закончила она. — Горчицы-то не прибавить-ли въ горчичницу? У меня свжая есть.

— Да прибавь, пожалуй… — согласилась Манефа Мартыновна. — Только что ты-то въ такомъ восторг? — спросила она, пристально посмотрвъ на Ненилу, схватившую горчичницу.

— Ахъ, барыня! Такое у насъ дло затвается, да не быть въ восторг! Да что вы, помилуйте, вдь я врная слуга, я каждую вашу крошку караулю.

— Какое такое дло затвается? Что ты болтаешь! — строго крикнула на нее Манефа Мартыновна.

— Да какъ-же, да что-же! Вдь Дарья-то мн все до капельки разсказала. Неужто я теперь не понимаю, почему онъ вамъ письмо присылалъ и почему вы ему сегодня послали? Ну, дай Богъ, дай Богъ хорошему длу быть. Сейчасъ я свженькой горчички прибавлю, — суетилась Ненила, сунулась было къ кухоннымъ дверямъ, но тотчасъ-же вернулась и шепотомъ прибавила на ухо Манеф Мартыновн:- А что насчетъ повивальной бабки — не сумлвайтесь. Прикончилъ онъ съ ней, совсмъ прикончилъ.