Августин представляет свободу как свойство воли, а не разума, как это понимала древнегреческая философия. Здесь находит свое разрешение парадокс Сократа о возможности понимать благо и все же творить зло. Разум понимает, но воля отвергает благо, поскольку она, хотя и принадлежит человеческому духу, имеет свою автономию, образуя инаковость разума. Разум познает, но выбирает воля: ее выбор, как обычно думают, может быть иррациональным, т. е. не имеющим разумного основания. Так происходит «измена Богу».

Несколько отвлекаясь, остановлюсь на этом моменте. Полагающие то, что воля составляет «инаковость разума», не замечают того, что «разум», принимающий «рациональное решение», воспользовался присущей именно желанию силой воображения, которое представило субъекту желаемое как уже полученное и вызвало отвращение последствиями исполнения, что собственно и стало резоном к принятию противоположного, «разумного», решения. Именно желание, работа воображения и символического обладания, произошедшая в его силовом поле, привели субъекта к рациональному выбору. Как правило, не замечают очевидное: чем сильнее и мощнее способность желания, тем разумнее поступки субъекта.

Первородный грех – это, по Августину, грех высокомерия, уклонение воли, потеря вертикали. «Первые люди подверглись внутренней порче прежде, чем начали бунтовать в открытую. Ибо нельзя же поддаться на дурные влияния, ежели прежде не подтолкнет к ним порочная воля. А что может быть изначальнее, чем порок высокомерия?.. А что есть надменность, как не извращенное вожделение неправедного превосходства? Желание дутого величия рождается в душе, потерявшей свой исток, всегда ее питавший (выделено мною); она верит при этом в то, что может, – и становится начало самой себя. Это самоначалие, единоначалие вступает в силу, когда мы заняты лишь тем, чтобы утешить и ублажить самих себя (свою индивидуальность. — А.М.). Первый человек возлюбил самого себя, когда он отпал от неизменного Блага, нарушив долг, ибо он должен был бы предпочесть Благо самому себе. Это отлучение, несмотря ни на что, было желанным, чтобы дать воле шанс остаться верной в своей любви к Всевышнему Благу, в той вертикали, где достаточно света, чтобы быть освещенной, чтобы ясно видеть, чтобы возгораться пламенем той любви, что не отпускает и не допускает отдаления туда, где любят лишь самих себя…» Именно первородный грех сделал волю уязвимой, нуждающейся в Божественной благодати». «Пока человек, – заключает Августин, – пытается жить, опираясь лишь на свои силы, без Божественной благодати, его освобождающей, он – добыча греха; все же у человека всегда есть сила верить в своего спасителя и в свободном волении достичь благодати» [84] .

Благодаря обнаружению в себе личности и свободы – у своей воли, человек обретает Бога сознательно и личностно. Благо дано так, что от него можно отказаться и его можно выбрать. Свобода, таким образом, заключается по Августину в свободном принятии волей благодати, в нахождении в себе сил принять Божий дар, воздержаться от дальнейшего распространения зла. Получается, что свобода дана воле, чтобы она эту волю отдала. Второе недоумение – что это за «сила верить в Спасителя», и где порочная воля возьмет эти силы на принятие Божественного дара?

Августин обнаружил личностное начало в человеке и то, что отдача себя Богу происходит свободно. Он не отдал волю Господу в том смысле, что не стал после этого существом безвольным, но он обратил свое желание и свою волю на любовь к Богу. Это значит, что Бог теперь понимается как источник и причина любви, желания и блага. И потому должно быть не «люблю вещи мира и потому люблю Бога», а наоборот: «Люблю Бога и потому люблю вещи мира». Происходит смена мировоззренческой перспективы, что ведет к перерождению жизни.

Речь идет, таким образом, не просто о том, что ничто не должно становиться объектом желания/любви, кроме Бога. Речь идет также о том, что источник желания, самой способности желать, следует искать в Боге. Речь идет о смене перспективы, о переориентировке взгляда: я люблю Бога и поэтому я люблю – «свет, голос, запахи, вкусную пищу» и т. д.

Полюби Бога и делай, что хочешь, – советует философ. Так значит не волю, но желание «отдал» Августин Богу? Можно сказать, что сменой теоретической перспективы Августин восстановил в своем желании его предмет. Объект желания совпал с предметом желания.

Августин считает, что достоин звания человека тот, кто любит, тот, кто умеет любить лишь то, что достойно любви, более всего достойно любви. Когда любовь человеческая направлена к Богу, когда человек любит других, ближних и дальних, а также вещи как образы Бога, такая любовь – charitas; когда любовь направлена к себе, к мирскому как только мирскому, тогда это – cupiditas. Любить Бога, судить себя Его судом – в этом любовь праведная. Августин также отрабатывает точный критерий любви путем разведения двух понятий – uti (пользоваться) и frui (наслаждаться). Конечные блага понимаются как средства. Они не могут по своей природе стать объектами наслаждения, как если бы они были бесконечными целями. Мы должны любить себя, других людей, вещи с точки зрения того, чем Богом назначено быть каждому из них. Таким образом, Августин, не подозревая того, различает объект и предмет желания. Объект желания – некое конечное благо, конкретная вещь. Предмет желания – сама бесконечность наслаждения и блаженства.

Августин не мог пойти дальше и сказать, что его прежние желания чувственных удовольствий пусть в минимальной степени, но уже содержали в себе Бога, его Личность. Он говорит о двух разных по природе желаниях. Переход от одного желания к другому понимается как чудесный. Августину приходится различать желание и любовь и отвергать со всей решительностью прошлое, как ошибочное и чужое. Он считает, что только стараниями Господа мы узнаем в себе божественный образ. Именно Бог «возбуждает» человека к тому, чтобы тот находил блаженство в прославлении Его («Исповедь», I, 1). Идея целостности обретена, но человек еще не мыслится как ее носитель. Идея свободы воли также обретена, но она находится с человеком в отношении дарения. Августин еще не видит того, что именно его взгляд изменил его жизнь. Он не видит, что вещи мира могут представать благами и не благами благодаря сдвигу теоретической или мировоззренческой перспективы. Понять философию Августина можно лишь при условии веры в факт Божественной Благодати. Активность человека у Августина определяется действием благодати: без благодати свободная воля (после грехопадения) не пожелала бы блага, а если б и пожелала, то не смогла бы исполнить его. Без веры в Бога концепция Августина становится абсурдной.