Маркузе не случайно обращает внимание на эротический элемент в фантазии, который нацелен на «эротическую действительность, в которой жизненные инстинкты могли бы достичь покоя в удовлетворении без подавления». Он пишет: «Истинностная ценность воображения распространяется не только на прошлое, но также и на будущее: свобода и счастье, живущие в его формах, притязают на историческую реальность. В этом отказе принять ограничения, налагаемые на свободу и счастье принципом реальности, как окончательные, в отказе забыть о том, что возможно, заключается критическая функция фантазии» (с. 131).

Фрейд предполагает, что либидозные отношения сущностно антагонистичны трудовым отношениям, что установление последних требует изъятия энергии первых, и что только отсутствие полного удовлетворения делает возможной общественную организацию труда. Труд, в его концепции, делает неизбежными количественные и качественные ограничения инстинктов и, как следствие, многочисленные социальные табу. При любом достатке цивилизация зависит от постоянного и методического труда и, следовательно, от задержки удовлетворения. А поскольку сама «природа» первичных инстинктов восстает против такой задержки, их репрессивная модификация остается необходимостью для любой цивилизации. Маркузе преобразовывает фрейдовскую корреляцию «подавление инстинктов – социально полезный труд – цивилизация» в корреляцию «освобождение инстинктов – социально полезный труд – цивилизация». Он считает, что освобождение Эроса помогло бы создать новые и прочные трудовые отношения (с. 135–136). Рациональность производства Маркузе предлагает заменить на рациональность удовлетворения. Прогресс, который бы вывел за пределы царства принципа производительности, заключается не в улучшении существующих условий путем увеличения времени досуга, развития пропаганды и практики «высших ценностей» через самоусовершенствование. Такие идеи относятся к культурному ведомству самого этого принципа. По ту сторону данного принципа его производительность и его культурные ценности теряют свое значение. Новый фундаментальный опыт бытия привел бы к полному переустройству человеческого существования (с. 138).

«Нерепрессивную сублимацию» Маркузе связывает с образами Орфея и Нарцисса, которые представляют эстетическое измерение как источник и основу желанного бытия. Жизнь Орфея посвящена борьбе со смертью, освобождению природы и материи, скованной и сковывающей «прекрасные и полные игры формы одушевленных и неодушевленных существ» (с. 143). Восхищаясь Нарциссом, который эротически предается созерцанию красоты, Маркузе ратует за нерепрессивный порядок как «свободное принятие природой в человеке и вне человека «законов» видимости и красоты», так как «орфический и нарциссический опыт мира отрицает опыт, на котором зиждется мир принципа производительности» (с. 139–144). Нерепрессивный порядок есть, по существу, порядок изобилия: необходимость ограничения возникает скорее от «избытка», чем от нужды. И только такой порядок совместим со свободой. Философ уверен: когда «высшие ценности» потеряют свою враждебную отстраненность, изолированность от «низших способностей», для последних станет возможным свободное принятие культуры. Маркузе восстает против культуры, которая держится тяжелым трудом, господством и отречением. Он считает, что в образах Орфея и Нарцисса примиряются Эрос и Танатос. Эти образы «возвращают опыт мира, который не завоевывается, а освобождается, опыт свободы, которая должна пробудить силу Эроса, связанного репрессивными и окаменевшими формами отношений между человеком и природой». Эта сила несет не разрушение, а мир, не страх, а красоту. Черты этих образов: оправдание удовольствия, уход от времени, забвение смерти, тишина, сон, ночь, рай, нирвана как принцип жизни, а не смерти (с. 149). Орфико-нарциссические образы связаны с Великим Отказом: отказом примириться с утратой либидозного объекта (или субъекта). Отказ выражает потребность освобождения, воссоединения с утраченным. Но, отрицая, Орфей и Нарцисс открывают новую реальность со свойственным ей строем, определяемым иными принципами. Орфический Эрос преобразует бытие: он укрощает жестокость и смерть освобождением. Его язык – песня, его труд – игра. Жизнь Нарцисса – это красота и созерцание. Эти образы указывают на эстетическое измерение как источник и основу их принципа реальности (с. 149).

Герберт Маркузе говорит о важности недифференцированного, единого либидо, предшествующего разделению на «Я» и внешние объекты. «Первичный нарциссизм» вбирает «окружение», соединяя в единое целое нарциссическое «Я» и объективный мир. Привычное антагонистическое отношение между «Я» и внешней реальностью возникает только на поздней ступени их взаимодействия. Он пишет: «Наше нынешнее чувство «Я» – лишь съежившийся остаток какого-то широкого, даже всеобъемлющего чувства, которое способствовало неотделимости «Я» от внешнего мира» (с. 147). Нарциссическое либидо понимается Маркузе как преизбыточное. Всякая сублимация должна начинаться с оживления нарциссического либидо, которое в своем преизбытке тянется к объектам. Эта гипотеза революционизирует идею сублимации: она указывает нерепрессивный способ сублимации, который проистекает скорее от избытка, чем от вынужденного отклонения либидо.

Маркузе выступает за освобождение инстинктов. Но это не гимн распущенности и вседозволенности. Инстинкты должны предстать эстетически облагороженными. Маркузе показывает, что понятие эстетики, как бесполезной и вторичной по сравнению с «полезными науками», является результатом «культурной репрессии» содержания и истин, несовместимых с принципом производительности. Автор «Эроса и цивилизации» раскрывает внутреннюю связь между удовольствием, чувственностью, красотой, истиной, искусством и свободой – связь, отразившуюся в философской истории понятия эстетического. По мысли Маркузе, именно эстетика обнимает мир свободы, который хранит истину чувств и примиряет «низшие» и «высшие» способности человека, чувственность и интеллект, удовольствие и разум.

Идея «нерепрессивной цивилизации» на основе достижений принципа производительности столкнулась с тем возражением, что освобождение инстинктов угрожает взрывом самой цивилизации, так как последняя держится только отречением и трудом или, иными словами, репрессивным использованием энергии инстинктов. Освобождение от этих принудительных ограничений якобы обрекает человека на существование без труда и порядка, чреватое возвращением в природное состояние и уничтожением культуры. Маркузе уверен в том, что данное опасение напрасно, если понять порядок как красоту, а труд – как игру. Все это возможно в эстетике. Прежде всего, Г. Маркузе обращается к кантовской системе, в которой нравственность – это царство свободы, в котором практический разум осуществляет себя согласно законам, им самим установленным («Критика способности суждения») [92] . Красота интуитивно-воззрительно демонстрирует реальность свободы, она становится символом этого царства. Маркузе стремится понять, как эстетическая функция у Канта связывает «низкие» чувственные способности (Sinnlichkeit) с нравственностью.

В философии Канта эстетическое измерение занимает центральное положение между чувственностью и нравственностью как двумя полюсами человеческого существования в силу того, что эстетическое измерение основываться на принципах, значимых для обоих миров (Здесь и далее – в соответствии с «Критикой способности суждения», Введение.). Основополагающий опыт этого измерения скорее чувственный, чем умозрительный; эстетическое восприятие существенно интуитивно, а не понятийно. Природа чувственности «рецептивна», она познает, воспринимая воздействие данных объектов. Эстетическое восприятие сопровождается удовольствием. Это удовольствие – результат восприятия чистой формы объекта независимо от его «материи» и его (внутренней или внешней) «цели». Объект, данный как чистая форма, обладает «красотой». Такую данность создает работа (или, точнее, игра) воображения. Взятое как воображение эстетическое, восприятие есть чувственность и, в то же время, больше, чем чувственность («третья» основная способность): оно доставляет удовольствие и, следовательно, «существенно субъективно», но, поскольку это удовольствие вызвано чистой формой самого объекта, оно необходимо присуще всякому эстетическому восприятию и всякому воспринимающему субъекту. Но, несмотря на свой чувственный и, следовательно, рецептивный характер, эстетическое воображение продуктивно: путем свободного синтеза оно создает красоту. Действуя через эстетическое воображение, чувственность создает принципы, обладающие всеобщей значимостью для объективного порядка. Этот порядок определяют две основные категории – «целесообразность без цели» и «законосообразность без закона» (Маркузе в основном придерживается здесь основных положений «Критики способности суждения», § 16, 17, 22). Извлеченные из кантовского контекста, они, по мнению Г. Маркузе, очерчивают сущность подлинно нерепрессивного порядка. Они определяют структуру, соответственно, красоты и свободы, и их общий характер заключается в удовлетворении человека и природы «посредством свободной игры их раскрепощенных возможностей» (с. 150–151).

Для Канта «целесообразность без цели» – форма эстетического представления объекта. Что же привлекает Маркузе в кантовской интерпретации такой формы? Любой объект входит в представление и суждение очищенным от своей полезности, цели, которой он мог бы служить, а также перспективы своей «внутренней» финальности и завершенности. Опыт, в котором объект «дан» таким образом, полностью отличается как от повседневного, так и от научного опыта; все связи между объектом и миром теоретического и практического разума приостанавливаются. В результате этой радикальной перемены отношения к бытию появляется новое качество удовольствия, вызываемого формой, в которой теперь обнаруживает себя объект. Его «чистая форма» предполагает «единство в многообразии», согласование движений и связей, действующих по собственным законам, – чистое проявление его «вот-бытия», его существования. Это – проявление красоты. Воображение и познавательные понятия рассудка приходят в согласие, которое устанавливает гармонию мыслительных способностей как рождающий удовольствие отклик на свободную гармонию эстетического объекта. Строй красоты возникает из строя, управляющего игрой воображения. Этот двойной порядок согласуется с законами, но сами законы свободны: они не навязываются и не принуждают к достижению специфических целей; они – чистая форма самого существования. В результате эстетическая «законосообразность» связывает Природу и Свободу, Удовольствие и Нравственность, Чувство и Разум (с. 155–156) [93] .