Очень интересна мысль Маркузе о необходимости связи труда с удовольствием. Речь, по всей видимости, идет о призвании, хотя философ нигде не использует сам этот термин. Труд должен быть не «борьбой за существование», но путем самоосуществления и раскрытия наилучших способностей человека. Маркузе пишет: «Необходимость и труд создают царство несвободы, ибо человеческое существование в нем определяется чуждыми ему целями и функциями, которые препятствует свободной игре человеческих способностей и желаний». Вероятно, что именно в призвании индивидуальность становится «ценностью и самоцелью» коль скоро «игра и видимость как принципы цивилизации подразумевают не преобразование труда, но его полное подчинение свободно развивающимся возможностям человека и природы». Маркузе считает, что только тогда, когда высшие ценности потеряют свою враждебную отстраненность, изолированность от низших способностей, для последних станет возможным свободное принятие культуры. Но для этого сексуальность, по его мнению, должна быть преобразована в Эрос (с. 169–170).

Маркузе задает очень важный вопрос о том, могут ли сексуальные инстинкты после устранения всякого надстроенного подавления создать «либидозную рациональность» не только совместимую с прогрессом, но и способную направить его к более высоким формам цивилизованной свободы (с. 173). Но он не может найти ответ на этот вопрос, потому, что все время отходит от своей же цели – представить чувственность как рациональную. В конечном итоге, к концу книги все сводится к тому, что сексуальность не должна ограничиваться половыми отношениями, «генитальной сферой», как он говорит, но должна быть расширена и распространена на сферу труда, на всю жизнь человека и на все его отношения с окружающим миром. Эвристичность очень важной догадки Маркузе о том, что сама логика чувственности предписывает ее ограничение, утрачивается, коль скоро, рассуждая о неверности понятий «бесчувственного разума» и «неразумного чувства», он именно так понимает чувственное и рациональное.

Маркузе не соглашается с предостережением Фрейда о том, что всякое реальное ослабление общественного контроля над сексуальными инстинктами даже при наиболее благоприятных условиях вернуло бы сексуальную организацию на доцивилизованный уровень. Маркузе полагает, что освобождение инстинктов не приведет к обществу «одних сексуальных маньяков», т. е. к отсутствию общества. Освобождение инстинктов для него – не просто высвобождение, но и «преобразование либидо из сексуальности, подавленной приоритетом генитальности, к эротизации человека в целом». Речь идет о свободном развитии преобразованного либидо за пределами институтов принципа производительности. Это сущностно отличается от амнистирования подавленной сексуальности внутри господства этих институтов, ведущего к «взрыву угнетенной сексуальности», когда «либидо сохраняет отметину угнетения и проявляется в так хорошо знакомых из истории цивилизации отталкивающих формах: в садистских и мазохистских оргиях отчаявшихся масс, «элиты общества», банд изголодавшихся наемников, охранников тюрем и концентрационных лагерей» (с. 175). Маркузе уверен в том, что «свободное развитие преобразованного либидо в пределах преобразованных институтов, эротизирующее табуированные ранее зоны, время и отношения, уменьшило бы проявления голой сексуальности, включив их во всеохватный порядок, вобравший также порядок труда. В этом контексте сексуальность сама стремится к собственной сублимации: либидо должно не просто вернуться к доцивилизованной и детской ступеням, но также преобразовать их искаженное содержание» (с. 175–176).

Детская сексуальность здесь – приближение к счастью, всегда ощущавшемуся как подавленное обещание лучшего будущего. Преобразование сексуальности в Эрос заканчивается тем, что «полем и целью разросшегося сексуального инстинкта становится жизнь организма как такового». Организм здесь выступает не как инструмент отчужденного труда, но как субъект самореализации – иными словами, если социально полезный труд в то же время несет удовлетворение индивидуальных потребностей. Поскольку ничто в природе Эроса не указывает на то, что «распространение» позыва ограничено сферой телесности, то в таких условиях побуждение к «получению удовольствия от зон тела» уже ищет свою цель в прочных и расширяющихся либидозных отношениях (с. 180–182).

Маркузе прав, говоря о том, что «антагонистическое расхождение между физической и духовной сферами организма является историческим результатом репрессии». Но он ошибается, считая, что в «нерепрессивной цивилизации» духовная сфера станет «непосредственным» объектом Эроса и при том останется либидозным объектом без изменения цели и энергии (см. стр. 182–183). Эрос слеп и всеяден, неутомим и неутолим. Духовная сфера может стать его объектом, но лишь, скажем так, случайно. Без и вне личности физическое не становится духовным, а личность не возникает сама по себе в положенное время, неизбежно и необратимо. Маркузе воспроизводит идею Платона о движимом желанием и вдохновляемом Эросом субъекте, который постигает красоту тела вообще, затем красоту закона и, в конце концов, красоту Нумуса. Он не понимает, что переход с одной ступени на другую, восхождение, происходит под воздействием определенного типа желания, что есть два Эроса – Эрос индивидуальности и Эрос личности. У Маркузе Агапэ охватывается Эросом, но из того, что Эрос может охватить Агапе, вовсе не следует, что Эрос имеет своей целью охватить именно Агапе. Во всяком случае, это еще требует доказательства. Маркузе считает, что «культуротворческая мощь Эроса исходит из нерепрессивной сублимации: сексуальность не отклоняется и не встречает препятствий на пути к своей цели; достигая ее, она переходит к другим в поисках все более полного удовлетворения». Данная мысль требует весьма важных уточнений и коррекции. Мне кажется, что, напротив, именно невозможность обнаружить такую форму, которая не стала бы препятствием желанию как проявлению свободного духа, приводит к тому, что Эрос поднимается «вверх», к Личности. Все, что «встречается на пути» устремленного к бесконечности желания, не может стать адекватной этому стремлению формой. Для того чтобы Эрос «нашел» Агапе, нужно действительно разрешить ему искать, нужно обеспечить ему простор. Но это не «простор» разнузданности и вседозволенности, но действительный простор сознательно сделанного выбора свободы. Например, субъект выбирает любовь к Богу, и именно это дает ему возможность делать, что захочется, так как теперь он владеет своим желанием, а не оно (владеет) им. Следует, таким образом, вести речь о двух способах организации желания и о двух типах свободы. Желание, использующее все вокруг как средства для получения удовольствия, не может обеспечить субъекту удовлетворение, потому что, отражаясь в вещах, в вещь превращает самого желающего. Все вокруг, все доступные способы получения удовольствия, не дают искомого удовлетворения, поскольку удовлетворить желание может лишь то, что не заканчивает его и не гасит. Только став качеством личности и в межличностном диалоге, желание может достичь искомой удовлетворяющей его формы.

Следует, далее, различать потребность в удовольствии и желание удовлетворения. Удовлетворение, подобно здоровью, не ощущается, во всяком случае, оно не ощущается так, как удовольствие. Удовлетворение связано с целостностью человека. Удовлетворение – достояние нашего сознания. Потому оно может переживаться бесконечно долго. Как достояние духа, оно – вне времени и вне пространства.

Маркузе прав, говоря, что, репрессируя сексуальный инстинкт, мы наносим вред и телесности, и духовности человека, но он не прав, полагая, что самый отпуск на свободу и одно лишь освобождение сексуальности есть причина перерождения сексуальности в Эрос, а затем в Агапе.

Маркузе напрасно не различает удовольствие и удовлетворение, потребность и желание. Нужно понять то, что устремленность к удовольствию породит скорее зависимость, чем свободу. В романе «Сто лет одиночества» Маркес замечательно показывает, как уничтожает страсть двоих влюбленных, их дом, который они бросили на растерзание термитам, не в силах оторваться друг от друга ни на минуту. Удовольствие как «вещь в себе» скорее требует растворения и уничтожения личности и имени, но только личность может говорить «нет» или «да», т. е. делать выбор и утверждать меру.

Маркузе правильно хочет вывести желание за пределы «генитальной» сферы, но при этом не замечает того, что именно сексуальное желание чувственного полового наслаждения он делает причиной всякого вообще развития человека. Он растягивает «сексуальность» на все остальное (игру, труд, обучение), тогда как нужно «всему остальному» вернуть ту степень значимости, которую искусственно и ошибочно получила в репрессивной цивилизации сексуальность и «генитальная сфера». Сексуальность действительно связана с сильнейшим удовольствием. Но сама особая сила удовольствия образована искусственно, за счет наибольшей оформленности сферы сексуального культурными запретами. Нужно понять, что удовольствие связано не с «генитальной областью», но со свободой, познанием и осознанием себя, которые представлены в детстве синкретично. Сексуальность включена в удовольствие быть свободным, а не наоборот! Свобода «начала» дана нам для того, чтобы, познав ее, мы захотели бы ее и, не удовлетворившись свободой «начала», устремились бы к свободе «конца», свободе цели, или идеальной свободе. Маркузе не видит, что именно репрессивность делает сексуальность и удовлетворение сексуального инстинкта «самым важным делом на свете». Несвободу от репрессивного (политического) строя Маркузе заменяет другой несвободой, родовой. Казалось бы, понимая, что сама важность сексуальной активности человека определяется и обозначается исторически, Маркузе все время впадает в эссенциализм, говоря об абсолютной натуральности стремления человека к чувственному удовольствию. Он не различает сексуальность как знак (культурный артефакт) и бессознательное влечение, половой инстинкт. Нужно отказаться от мысли, что сексуальность целиком дана природой или получаема от природы в готовом виде, а культура затем изменяет ее, освобождая, либо подавляя при этом. Дело не обстоит так, что мы должны реализовать свои желания, иначе нереализованное желание уничтожит культуру и цивилизацию. И не так, что желание противостоит разуму и культуре. Надо понять, что сексуальность подчинена желанию свободы и что желание это удовлетворяется разными путями. Первый путь – путь «индивидуального» желания. Второй путь – путь «личного» желания.