избегаю ступать на след. Однако эта «предосторожность» не помогает. Мы подходим к

месту, где зверь повернул в море на молодой лед и тут же начал проваливаться. Через

каждые двадцать-тридцать метров лед разломан, а самого зверя уже не видно. Древко

гарпуна легко пробивает неокрепшую ледяную корку. Путь отрезан.

Еще два раза мы находим свежий след и вновь упираемся в недоступный для нас

молодой лед. Настроение падает. Молча сидим на берегу, посасываем трубки и с.

грустью смотрим на предательские льды.

Вдруг нам кажется, что стоящая на мели старая торошенная льдина меняет свои

очертания. Бледножелтое пятно у ее края вытягивается и поднимается. Появляются еще

два пятна поменьше. Они отделяются от льдины, потом снова сливаются с ней. Это

медведица с двумя пестунами.

Сунув за пазухи трубки и подхватив карабины, мы бросаемся прямо к зверям.

Через десять минут. . я чувствую, как жгуче холодная вода заполняет мой меховой

костюм. Сильное течение уже положило меня горизонтально и тянет под лед. Пальцы

судорожно цепляются за ледяную кромку. Мороз жжет мокрые руки.

— Нож, умилек! Нож! — кричит Иерок, поспешно сдирая с плеча длинный

гарпунный ремень.

Я вспоминаю советы старика о пользовании охотничьим ножом. Удерживаясь на

левой руке, погружаю правую в воду, нащупываю на поясе нож и, вырвав его, со всей

силой по рукоятку всаживаю в рыхлый лед. Сразу становится легче. Рукоятка ножа,

точно большой гвоздь, торчит изо льда. За нее удобно держаться.

Иерок перестал торопиться. Он внимательно проверяет, не спутался ли тонкий

ремень, потом один конец его обвивает [212] вокруг себя, к другому привязывает

снятый с пояса точильный брусок, делает петлю и, сильно размахнувшись, бросает

свернутый ремень в мою сторону. Спираль лассо развертывается в воздухе, конец ее

пролетает разделяющее нас расстояние, и петля обвивается вокруг моей шеи.

Удерживаясь то на одной, то на другой руке, я подвожу ремень подмышки.

Товарищ вытягивает меня из воды. Но подмытый течением молодой лед не

выдерживает напряжения под Иероком. Лежа на льду, я вижу только голову своего

друга. Он держится на ноже точно так же, как только что делал это я.

Вытягиваю его за ремень на поверхность, но вновь проваливаюсь сам. Потом еще

раз меняемся ролями. Каждая попытка встать на ноги оканчивается новой ледяной

ванной. Распластавшись на льду, стараясь захватить как можно большую площадь,

ползем к небольшой старой льдине, вмерзшей несколько в стороне, на ней переводим

дыхание и также ползком выбираемся в безопасное место.

В мире немногие знают, что означает пройти на собаках семьдесят километров в

темноте, в полярный декабрьский мороз, в одежде, наполненной водой. Представить

это невозможно. Рассказать тоже. Когда через десять часов мы добрались домой, то

были больше похожи на движущиеся льдины, чем на людей. Меха на нас разрезали и

сняли, точно кору с деревьев.

Несмотря на принятые меры, оба свалились. У Иерока началось воспаление

легких, а его опухший умилек слег с острым воспалением почек....

С тех пор почки стали уязвимым местом в моем здоровье. Профессор —

московская знаменитость по почечным заболеваниям — рекомендовал поехать на

несколько лет на юг, в теплый климат, советовал погреться на солнышке, застраховать

себя от рецидивов. Профессор знал свое дело, но не ведал, что такое Арктика, не мог

понять, как можно любить ее. Выслушав советы профессора, вместо теплого юга я

вновь оказался на севере.

Теперь, лежа на снегу в спальном мешке, естественно, я подумал: неужели снова

почки? Ведь это конец. Второй раз, в условиях полярной экспедиции, такое заболевание

не перенести даже при железном организме.

Тяжелое заболевание любого из нас сулило бы неудачный исход всей нашей

экспедиции. Даже возвращение на базу и сколько-либо длительная задержка могли

принести непоправимые последствия.

— Что же делать? Возвращаться домой или продолжать путь в таком состоянии?