накормлены, все заботы кончились, покой [259] охватывает стоянку. Прислушиваясь к

окружающей тишине и к томящей усталости в теле, принимаешься за записки и

открываешь журнал съемки. Здесь каждая точка, каждый ход, каждая линия

подкреплены цифрами. Следя за нанесенной на бумагу извилистой чертой берега, вновь

видишь пройденный участок. Эти линии родились только сегодня, но будут жить века

на карте твоей родины, пока волны моря, работа ледников, выветривание и

геологические процессы не изменят их или не преобразит их вида сам человек,

меняющий лик Земли быстрее самой природы. И засыпаешь с отрадным чувством

удовлетворения окончившимся днем.

В этом прелесть путешествия. В этом романтика работы.

Она в постоянном движении вперед, в познании того, что еще вчера было

неизвестно на родной земле, в ожидании завтрашнего дня, вновь повторяющего все эти

переживания.

Поэтому-то и тяжелы так вынужденные задержки.

Конечно, тоскливо подсчитывать остающиеся продукты и вычислять сотни

километров неизвестного ледяного пути до продовольственного склада или,

просыпаясь, видеть, что погода никак не оправдывает твоей надежды на хороший

переход. Но тяжелее всего сознавать бесплодную потерю времени и нового трудового

дня. Помогает только крепкая вера в то, что никакие силы природы не могут помешать

настойчивому человеку, верному своему долгу, рано или поздно прийти к цели...»

Записи были прерваны 24 мая.

Около полуночи туман начал редеть, видимость улучшилась, и мы немедленно

покинули опостылевшую стоянку. Небо еще оставалось покрытым темносерыми

низкими облаками. Но они нам не могли помешать.

Сани шли необычайно легко. Полозья бесшумно скользили по тонкому слою

только что выпавшего снега, покрывшего крепкий весенний наст. Зимой, при низких

температурах, такая пороша заслуживала бы проклятия, а теперь ничего не доставляла,

кроме удовольствия.

В пути вышли на узкий, острый мыс, получивший имя Куйбышева. Мыс

простирался к юго-западу, точно нож, и своим острием отрезал обнаженный берег

Земли от новой ледниковой стены. Она представляла собой западный край ледникового

щита, виденного нами со стороны пролива Красной Армии. Голубая отвесная стена по

мере продвижения к югу все более повышалась, и мы уже не удалялись от нее до конца

перехода.

Небо попрежнему оставалось пасмурным, но тучи заметно поднялись, и

видимость еще более улучшилась. К тому же [260] следить за высокой отвесной стеной

было значительно легче, чем за тем низким берегом, вдоль которого мы шли раньше.

Изредка проходили мимо крупных айсбергов. А в конце перехода увидели

большое скопление их. Айсберги обступили новый мыс, образованный самой ледяной

стеной.

Большинство ледяных гор здесь имело форму сильно вытянутых треугольников

высотой от 18 до 20 метров. В длину они не превышали 300 метров, и только два из них

достигали 650 метров. Среди этих айсбергов мы и разбили свой лагерь.

Переход был хорош. 44 километра берега и ледяного барьера легли на наши

планшеты.

Следующий день был менее благоприятным. Во второй половине дня нас опять

накрыл туман, да такой густой, что мы потеряли из виду даже ледниковую стену, хотя и

прижимались вплотную к ней. Но до этого мы все же успели пройти 27 километров и

достичь мыса, за которым край ледника круто повернул на юго-восток, в глубь Земли.

На подходе к мысу успели рассмотреть километрах в двенадцати-пятнадцати на

юго-запад высокий обнаженный берег. По крайней мере нам так показалось. Но

проверить это наблюдение из-за тумана в тот день нам так и не удалось. Можно было,

конечно, и в тумане итти в этом направлении, но мы раз и навсегда взяли за правило не

оставлять за собой на карте Северной Земли пунктирных линий. Решили и сейчас

выдержать это условие и дождаться лучшей видимости.

Словно в награду, ночью, туман неожиданно исчез. Потом начали рваться тучи.