«А что им остаётся, с другой стороны? Вылить на неё тарелку с борщом, как я вылила сок на Ксению? Сказать, что она здесь не хозяйка и приказам её они не подчиняются? И тут же потерять место, оставшись без рекомендаций?» – думала Саша, вяло ковыряясь ложкой в тарелке. Обед был вкусным, просто ей никак не лезла в горло гордеевская еда. А тут ещё как на грех вспомнился сегодняшний завтрак, приготовленный специально для неё, и печальная улыбка тронула её губы…

Алёна о чём-то спрашивала, но Саша словно не слышала, отвечала невпопад, сетовала на саму себя и всё пыталась собраться. Более или менее прийти в себя получилось, как ни странно, с возвращением Ивана Кирилловича. Рядом с этим человеком слабость проявлять Саша не могла никак, да и не до слабости стало, когда он, собрав их всех в своём кабинете, заговорил об усыновлении.

Ей сначала показалось, что она ослышалась.

– Что?! Да всерьёз ли вы это?!

– Александра, веди себя прилично! – попыталась осадить её Алёна, но бесполезно. Тоску Сашину как рукой сняло, рассеянность улетучилась вмиг, сменившись безграничной яростью.

– Да никогда в жизни! – воскликнула она. – Арсений, не дай им себя сломить! Арсений, братишка, у тебя всё ещё есть отец, и он жив, я уверена! Ты Тихонов, а никакой не Гордеев, и этот человек никогда не заменит тебе отца! Прошу тебя, не слушай их, не предавай его памяти, неужели ты не…

– Александра, боже мой, немедленно замолчи! – вскричала Алёна, поднявшись со своего места. – Как ты смеешь так говорить?! Иван Кириллович желает тебе добра, а ты?! Глупое, неблагодарное создание!

Саша словно не слышала её, обращаясь исключительно к брату:

– Сеня, милый, я прошу тебя, не забывай нашего настоящего отца! Эта бессердечная женщина совсем потеряла стыд и делает вид, словно его никогда и не было, но ты-то ведь знаешь, что это не так, Сеня, миленький! Вспомни, как мы катались с горки на Рождество, как лепили снеговиков во дворе, Сеня, вспомни нашего настоящего папу!

Алёна закрыла лицо руками и зарыдала. Не потому, конечно, что её тронули слова дочери, а потому, что она очень боялась за будущее сына. Каких трудов ей стоило уговорить Ивана Кирилловича на усыновление, а эта безумная в одночасье всё испортила?!

Иван Кириллович, в свою очередь, пришёл в бешенство. Во-первых, из-за того, что бессовестная девчонка не желала подчиняться. А во-вторых, потому что она заставила плакать его дорогую Алёну. Этого он уж точно никак не мог ей простить. Поэтому, потеряв контроль, он подошёл к Александре вплотную и наотмашь ударил её по лицу.

Это было, кажется, то единственное, что могло бы заставить её замолчать.

Но только замолчать, а уж никак не сломаться. И особенно приятным оказалось то, что Арсений живо встал на защиту горячо любимой сестры, бросившись между нею и Гордеевым.

– Не смейте поднимать руку на мою сестру! – воскликнул он, встав так, чтобы закрыть её собой в случае, если Иван Кириллович вновь надумает её ударить. В его голосе Саша уловила железные нотки, коих прежде не было, и она поняла – это победа. Победа, несмотря на то, что Гордеев переусердствовал и разбил ей губу.

Сам он, разумеется, уже тысячу раз пожалел о своём порыве. И в ту секунду, когда Алёна посмотрела на него с неимоверным ужасом в глазах, Гордеев поклялся самому себе – он превратит жизнь этой девчонки в ад. Он всё сделает, чтобы она страдала – она это заслужила, потому как ей удалось, кажется, невозможное – внести разлад в их такие идеальные отношения с Алёной.

– Я… я… – с неуверенностью, обычно ему несвойственной, Иван Кириллович посмотрел на свою руку – так, словно она ударила Сашеньку сама, без его ведома, и вновь повернулся к Алёне. – Дорогая, прости, я не должен был!

– Ты не перед той извиняешься, Ваня, – низкий, скрипучий голос прозвучал негромко, но заполнил, кажется, весь кабинет. Саша словно этого не услышала, вытерев кровь с разбитой губы, она с ненавистью посмотрела на Гордеева и сказала:

– Я возьму вашу фамилию только в одном случае – если выйду замуж за вашего сына! Ох, да что же это я, ведь и он тоже от вашей фамилии отказался! И как я вижу, не без причин!

С этой преисполненной яда фразой Сашенька собиралась было покинуть кабинет Гордеева, как обычно оставив последнее слово за собой. Но с неимоверным изумлением обнаружила вдруг некоторое препятствие на своём пути – в дверях стояла женщина. И не просто женщина, а очень даже знакомая женщина: высокая, иссушённая старуха со смуглой морщинистой кожей и чёрными волосами с проседью. Ледяные глаза её впились в Гордеева, на Сашу генеральша Волконская кинула лишь мимолётный взгляд, но вовсе не гневный, а, как ей показалось, одобрительный.

– Ангелина Радомировна, вы не вовремя, – сообщил Гордеев, жутко недовольный, что она стала свидетельницей этой отвратительной сцены. Зато сама Волконская, судя по её лицу, довольна была весьма и весьма.

– Скажи мне, Ваня, а дочь мою ты тоже бил, когда она смела тебе дерзить? – будто между прочим, полюбопытствовала княгиня. – Впрочем, не отвечай. Не хочу ничего знать, – с этими словами она подошла к Александре и к величайшему удивлению последней, протянула ей свой платок. Такой же, как у Мишеля, белоснежный, с золотым вензелем в форме буквы «V». Саша с благодарностью приняла его и приложила к разбитой губе.