— Говоря объ отсутствующемъ третьемъ, разговоръ двухъ можетъ касаться ихъ собственнаго отношенія къ первому. Мн кажется, что мы, прежде чмъ высказать свое отношеніе къ лицу, составляющему предметъ нашей бесды, имемъ право просить своего собесдника, друга или врага, что безразлично, держать разговоръ въ секрет.

— Ну, а если я не хочу дать подобнаго слова? — громко и съ презрительною миной на лиц спросилъ Рымнинъ. Онъ считалъ для себя невозможнымъ, обиднымъ, оскорбительнымъ имть другомъ или врагомъ Кожухова, а между тмъ ему показалось, что Кожуховъ длаетъ ясный намекъ на что-то подобное, и ему все боле и боле становился противнымъ видъ Кожухова, и въ его голос все боле и боле начинала проявляться раздражительность, а на его лиц, помимо воли, все боле и боле выражалось презрніе.

— Я не желаю и не могу быть врагомъ уважаемаго Дмитрія Ивановича, а Дмитрій Ивановичъ, кажется, не желаетъ быть моимъ другомъ?… Мы должны говорить въ положеніи людей малознакомыхъ, чуждыхъ доврія одинъ къ другому. Мн кажется, что въ такомъ случа честное слово, что разговоръ останется навсегда только между нами, становится еще боле необходимымъ, — все такъ же спокойно и съ легкой усмшкой сказалъ Кожуховъ.

— Даю вамъ слово, что разговоръ нашъ будетъ извстенъ только мн и вамъ, на сколько это зависитъ отъ меня. Васъ я не обязываю и не беру вашего слова, — торопливо сказалъ Рымнинъ, желая поскоре окончить разговоръ съ этимъ «несноснымъ человкомъ, который невольно злитъ и бситъ меня», — какъ подумалъ онъ потомъ.

— Вы, кажется, не предполагаете присутствія чести во мн? Мн это очень грустно и я постараюсь доказать противное… Вы позволите мн, по крайней мр, пожать въ благодарность вашу руку?

— Чтобъ усилить мое слово? Ха-ха-ха!.. Извольте, господинъ Кожуховъ! Ха-ха-ха! — искренно разсмялся Рымнинъ. Ему вдругъ показалось глупымъ, недостойнымъ себя злиться на подобнаго субъекта, давать ему поводъ смотрть на себя какъ на врага, — и онъ, принявъ презрительно-любезный видъ, подалъ руку Кожухову и пожалъ его руку, какъ жмутъ руку шуту посл забавной шутки съ его стороны.

Кожуховъ замтилъ измненіе въ лиц и въ тон голоса Рымнина, ему это не понравилось, но не пошатнуло его убжденія въ побд, не заставило измнить его программу.

— Благодарю васъ, очень и очень благодарю! — съ намекомъ на искренность и крпко пожимая руку Рымнина, сказалъ онъ. — Вы, вроятно, знаете, Дмитрій Ивановичъ, — опять совершенно спокойно продолжалъ онъ, — что я люблю вашу жену и что она тоже…

— Что? — громко вскрикнулъ Рымнинъ. Онъ, какъ ужаленный, вскочилъ со стула, онъ хотлъ швырнуть Кожухова за дверь, позвать людей и вытолкать нахала въ шею. Но его воспаленные гнвомъ глаза невольно впились въ Кожухова, а тотъ продолжалъ сидть какъ ни въ чемъ ни бывало и съ спокойно-задумчивымъ выраженіемъ въ глазахъ смотрлъ на Рымнина. — «А можетъ и правда?!» — вдругъ промелькнула въ голов Рымнина мысль и, какъ ушатъ холодной воды на разгоряченную голову, заставила его вздрогнуть, явилось желаніе придти въ себя, сосредоточиться, а въ ушахъ какой-то шумъ, въ мысляхъ какой-то сумбуръ. — Продолжайте, — слабымъ голосомъ едва выговорилъ онъ, какъ совершенно обезсиленный, опускаясь на стулъ.

— Не прикажете ли подать стаканъ холодной воды? — услужливо спросилъ Кожуховъ, привставъ со стула.

— Продолжайте! — топнувъ нетерпливо ногой и зло посмотрвъ на Кожухова, боле громко отвтилъ Рымнинъ.

— Я люблю Софью Михайловну и Софья Михайловна любитъ меня, — отчетливо и протяжно сказалъ Кожуховъ и остановился, пристально всматриваясь въ опущенное внизъ лицо Рымнина, какъ бы желая отгадать, что теперь происходитъ въ его душ и въ его голов.

— У васъ есть доказательства? — посл продолжительнаго молчанія, тихо и почти спокойно спросилъ Рымнинъ. Онъ поднялъ было затмъ подернутые поволокой грусти глаза на Кожухова, но, встртивъ спокойный и пристальный взглядъ его, торопливо поникъ головою на грудь, какъ бы испугавшись и избгая взгляда Кожухова.

Кожуховъ улыбнулся и его лицо, его взглядъ, вся фигура его приняли теперь еще боле самоувренное выраженіе. Онъ провелъ рукою по волосамъ и затмъ началъ говорить мене гортанно, мене громко, съ намекомъ на искренность и сдерживаемую горячность:

— Я пришелъ сказать о моей любви въ Софь Михайловн и объ ея любви ко мн не къ оффиціальному судь, а къ человку, котораго привыкъ глубоко уважать и который самъ любилъ и любитъ Софью Михайловну, я пришелъ сказать объ этомъ не только мужу Софьи Михайловны, но и ея отцу; я пришелъ сказать это человку, умъ, доброе сердце, гуманный взглядъ котораго я привыкъ уважать. Я не думалъ, что встрчу въ васъ холоднаго, оффиціальнаго судью, для котораго нужны доказательства того, что доказывать можетъ, доказательствъ чего ищетъ, сохраняетъ и чмъ пользуется только подлый человкъ… Я не принадлежу къ числу ихъ, хотя, быть-можетъ, вы и сомнваетесь въ этомъ.

— Не принесъ и не принесу?! Слдовательно, имю, но не покажу?! — какъ бы самъ съ собою началъ говорить Рымнинъ, когда Кожуховъ остановился. — Да, да! Такъ поступилъ бы всякій честный человкъ, — слдовательно, господинъ Кожуховъ тоже честный человкъ… Я — старикъ, она — молода, господинъ Кожуховъ тоже молодъ, — какихъ же доказательствъ нужно еще?… Она ухала, дряхлый мужъ не можетъ спросить ее объ этомъ, да и господинъ Кожуховъ взялъ съ меня слово не говорить съ ней объ этомъ, — какихъ же доказательствъ нужно еще?…

— Я вамъ не врю, милостивый государь, — продолжалъ онъ, вдругъ возвысивъ голосъ, гордо поднявъ голову и презрительно окинувъ взоромъ Кожухова. — Я не врю и тому, что вы — честный человкъ и, какъ честный человкъ, явились безъ доказательствъ. Вы, милостивый государь, подлецъ и негодяй! Я не врю ни одному вашему слову, потому что вы — лжецъ и мерзавецъ!..

— Я люблю Софью Михайловну и дорожу ея спокойствіемъ, — взявъ шляпу со стола, медленно приподнимаясь со стула и съ тмъ же оттнкомъ сдерживаемой горячности, началъ Кожуховъ. — Я пришелъ къ вамъ въ домъ, предупредивъ васъ не для того, чтобы слышать отъ васъ ругательства и брань. Я понимаю ваше состояніе, знаю ваши лта, признаю возможность положеній, при которыхъ оскорбленія, проступки и даже преступленія не должны быть вмняемы, и потому не считаю слова ваши обидными для себя… Ваша брань скорй компрометируетъ васъ, котораго я привыкъ уважать…