Отчего же была въ такомъ сказочномъ состояніи Ирина Андреевна? — Оттого, что то, что казалось ей сперва гадкимъ, гршнымъ, обиднымъ для чести, опаснымъ по послдствіямъ, смшнымъ, достойнымъ презрнія въ глазахъ свта, — это теперь, въ дйствительности, являлось ей въ образ прекраснаго, умнаго, смлаго и вліятельнаго мужчины, полнаго если и не ангельскою, то во всякомъ случа и не гршною любовью къ ней, при которой она можетъ сохранить безъ замтнаго пятна для всхъ свою честь, скрыть отъ всхъ послдствія, и прекрасной, солидной, умной обстановкой, — обстановкой хорошаго пансіона для благородныхъ двицъ, — зажать крпко-на-крпко ротъ всмъ, кому только осмлится придти въ голову скверная мысль о ней; оттого, что, при всемъ этомъ, она была уже обладательницей двадцати тысячъ, которыя дадутъ ей въ будущемъ любящаго ее супруга, милыхъ дтей, уютную семейную обстановку, — все то, что никогда не можетъ не привлекать и не рисоваться для женщины, какъ земля обтованная, какъ земной рай: оттого, что она, сохраняя еще свою невинность, не испытавъ еще страха подчиненія, не доказавъ еще ему своей любви, не имя еще права на требованія и просьбы къ нему, она уже получила отъ него все, что только желала. Онъ былъ такъ добръ, любезенъ, доврчивъ, что на третій день, въ полдень, спустя пять часовъ посл ихъ прізда въ нумеръ гостиницы, заране для нихъ приготовленный, — пріхалъ къ ней съ визитомъ въ полной парадной форм и вручилъ ей, какъ простой пасхальный подарокъ, билетъ на ея имя въ двадцать тысячъ рублей, легкія брилліантовыя серьги, массивные золотые браслеты и маленькое колечко съ розовымъ, какъ ямочка на щекахъ красавицы, изумруднымъ камушкомъ; онъ былъ такъ добръ, любезенъ и внимателенъ, что поручилъ полицеймейстеру найти квартиру для ея пансіона, задать вывску для него и даже позаботиться о пріисканіи для пансіона благородныхъ двочекъ изъ вполн хорошихъ семействъ. Онъ былъ такъ добръ, любезенъ и вжливъ, что не позволилъ себ ни однимъ двусмысленнымъ словомъ, ни однимъ нескромнымъ жестомъ напомнить ей о своей любви, о ея слов, о ея общаніи, — онъ велъ себя только какъ джентльменъ; онъ былъ въ добръ, любезенъ и доврчивъ, что даже не сказалъ, придетъ ли онъ сегодня вечеромъ, какъ она позволила ему еще тогда, въ городскомъ саду… Но она знаетъ, что онъ помнитъ объ этомъ, что онъ прідетъ, — и она, какъ красавица волшебной сказки, сидитъ и ждетъ его, какъ небо ждетъ души праведника, души подверженной искушеніямъ всхъ адскихъ силъ, но устоявшей противъ всхъ адскихъ ковъ.

Въ дверяхъ раздался легкій стукъ. Она невольно вздрогнула, дрожь невольно пробжала по всему ея тлу и мысль о грх здсь и тамъ, какъ молнія, мелькнула въ ея голов.

— Войдите, — громко сказала она, какъ бы желая звукомъ своего голоса отогнать далеко прочь мелькнувшую въ ея головк мысль о грх здсь и тамъ.

Онъ вошелъ. Она посмотрла на него — и ея невольный страхъ, невольныя мысли о грх, о послдствіяхъ грха здсь и тамъ — пропали, ушли, какъ будто ихъ и не было никогда, какъ будто ихъ и не могло даже, быть, какъ будто он и не могли даже пронестись надъ ней хотя моментально, хотя вдали и хотя чуть-чуть затронуть ее. Онъ былъ во фрак, при звзд, въ бломъ галстук и свтлыхъ перчаткахъ; онъ былъ совершенно спокоенъ — солидность, сила, власть лежали густо на его лиц, въ его осанк, въ его движеніяхъ, — и весь онъ прогонялъ, уничтожалъ уже возможность страха, робости, опасности, если идти съ нимъ рука объ руку по какому бы то ни было скользкому пути.

— Я ожидаю васъ, — невольно, не имя силъ владть надъ ими мыслями, сказала она и закраснлась, какъ маковъ цвтъ, стыдливо опустила глаза, какъ сама невинность.

Онъ дружески-свободно сперва пожалъ, а потомъ поцловалъ руку, поцловалъ просто, коротко, какъ цловалъ бы руки родной матери или сестры, и только въ голос, съ которымъ, началъ говорить, да въ довольной, чуть-чуть замтной улыбк видно было, что онъ счастливъ отъ ея словъ, понялъ искренность ихъ.

— Простите, если проскучали. Эти праздники отнимаютъ много времени на пустяки. Первый день — визиты мужчинъ, второй день — дамскіе визиты, а къ третьему дню скопилось страшно много длъ… Еще разъ простите, но я только къ восьми часамъ покончилъ съ длами.

Онъ слегка пожалъ ей руку.

— Неужели генералъ не можетъ располагать своимъ временемъ? — съ удивленіемъ спросила она, а ея бархатные глаза кокетливо-недоврчиво поднялись на него.

— Да, — опускаясь въ кресло противъ нея и боле протяжно отвтилъ онъ. — Еслибы вы сказали мн, еслибъ я зналъ, что вы скучаете, я бы пріхалъ ране, во всякое время, когда вамъ было бы угодно… Я бы только отложилъ свои дла, просидлъ бы надъ ними ночью, легъ бы спать поздне на часъ-другой, чмъ обыкновенно.

Ея бархатные глаза продолжали смотрть на него вопросительно и удивленно.

— Я отношусь къ моей служб серьезно! — боле громко и съ гордымъ сознаніемъ величія исполняемаго имъ долга продолжалъ онъ. — Вдь на мн лежитъ забота о цлой губерніи съ населеніемъ почти въ два милліона! Я привыкъ считать тяжелымъ грхомъ легкое отношеніе къ служб… Но еще разъ простите: я не зналъ, что вы одн и скучаете, — боле мягко закончилъ онъ и опять поцловалъ ея руку.

— Я ране отпустила сестру… Мн такъ хотлось, сильно хотлось…. видть… хотлось остаться одной… Мн хотлось думать о многомъ; но, когда ухала сестра, мысли не шли… и я все дожидала…

Она почувствовала его горячее пожатіе ея руки, ея бархатные глаза робко поднялись на него и смотрли добрымъ, ласковымъ и какъ бы умоляющимъ о прощеніи взглядомъ, — умоляющимъ простить ее за то, что она не иметъ силы сдерживать свои мысли, что она невольно говоритъ о томъ, что, обыкновенно, двушки ея лтъ привыкли скрывать… Онъ смотрлъ на нее полными любви глазами и все боле и боле крпко и горячо сжималъ ея руку… Она не отнимала своей руки, ея головка стыдливо опустилась…

— Красавица вы моя! — громко и горячо сказалъ онъ и, поднявшись съ кресла, сталъ противъ нея, жалъ порывисто ея руки, приподнялъ ее съ дивана и, страстно обхвативъ ея станъ, припалъ горячими устами съ ея лицу.

. . . . . . .

А дв свчи на стол горли какъ прежде и ихъ свтъ отражался по-прежнему отъ всего блестящаго. А самоваръ еще тише, мягче и съ перерывами шумлъ, какъ старушка няня, погрузившись въ дремоту, сквозь сонъ, по привычк продолжаетъ съ перерывами произносить слова сказки… Заснула няня и ничего не слышала она……

Софья Михайловна выхала изъ города во вторникъ на оминой недл, чтобъ объхать вс имнія, принадлежащія ей и ея мужу, сдлать имъ генеральный смотръ передъ началомъ полевыхъ работъ и сдлать нкоторыя распоряженія, придуманныя ею и измняющія нсколько прежній ходъ хозяйства. До сихъ поръ она старалась поставить на самую лучшую ногу имнія, но ходъ работъ и система хозяйства оставались все т же, что и до «Положенія»; теперь ей захотлось идти дале впередъ, начать постепенно измнять самую систему хозяйства и на первый разъ, въ текущемъ году, ввести травосяніе.