Мы отказались отъ завтрака, заплатили каждый по доллару и вернулись на свои мста въ дилижанс, гд нашли утшеніе въ куреніи. Тутъ въ первый разъ почувствовали мы нкоторое разочарованіе. Здсь же пришлось намъ разстаться съ чудною шестеркою лошадей и замнить ее мулами. Это были дикія мексиканскія животныя и надо было человку стоять передъ каждымъ изъ нихъ и крпко держать, пока кучеръ надвалъ перчатки и устраивался на козлахъ, когда же, наконецъ, онъ бралъ возжи въ руки и конюха, при условномъ знак, быстро отскакивали, карета вызжала со станціи какъ бы ядро, выпущенное изъ пушки. И какъ эти бшеныя животныя летли! Это былъ какой-то неутомимый и неистовый галопъ, ни разу не уменьшавшійся ни на минуту въ продолженіе десяти или двнадцати миль, пока мы снова не подъзжали къ станціи.

Такъ летли мы весь день. Къ двумъ часамъ дня лсная полоса. окаймляющая Сверную Платту и обозначающая поворотъ ея въ обширную гладкую степь, стала видна. Къ четыремъ часамъ мы перехали черезъ рукавъ рки, къ пяти часамъ прохали Платту и остановились въ Фортъ-Кіерне, ровно черезъ пятьдесятъ шесть часовъ, какъ выхали изъ Сентъ-Же. Сдлано триста миль!

Такъ путешествовали на великомъ материк лтъ десять или двнадцать тому назадъ, и только горсть людей позволяла себ мечтать, что, Богъ дастъ, доживутъ и они до того времени, когда въ этой мстности проведутъ желзный путь. Дорога проведена и при чтеніи въ газет «Hew-York Times» о ныншнемъ способ путешествія по той же самой мстности, которую я теперь описываю, картинно выступаютъ въ моей памяти тысячи странныхъ сравненій и контрастовъ съ нашимъ прошлымъ путешествіемъ. Я едва могу понять новое положеніе вещей.

Путешествіе по континенту.

Въ 4 ч. 20 м. пополудни, въ воскресенье, выхали мы со станціи Омага на западъ, чтобы совершить нашу длинную поздку. Черезъ нсколько часовъ пути объявили намъ, что обдъ готовъ — «событіе», весьма интересное для тхъ изъ насъ, кто еще не вкушалъ обда Пульмана въ гостинниц на колесахъ; итакъ, перешедши изъ нашего спальнаго вагона въ слдующій, мы очутились въ столовой. Первый обдъ этотъ былъ для насъ настоящимъ праздникомъ. И хотя намъ пришлось въ продолженіе четырехъ дней здсь и обдать, и завтракать, и ужинать, общество наше не переставало любоваться и восхищаться превосходнымъ устройствомъ и удивительнымъ комфортомъ. На столахъ, покрытыхъ блоснжною скатертью и украшенныхъ приборами изъ чистаго серебра, прислуга (негры), бгающая взадъ и впередъ, одтая вся въ безукоризненно блое, ставила кушанье какъ бы по волшебству. Самъ Дельмоникъ не краснлъ бы за такой обдъ; впрочемъ, въ нкоторомъ отношеніи было бы трудно этому замчательному артисту услдить за нашимъ меню; въ дополненіе такому перваго разряда обду мы имли еще свое: козій филей (тотъ, кто никогда не далъ этого, въ жизни не лъ ничего хорошаго), форель изъ прелестныхъ нашихъ горныхъ ручейковъ и отборные фрукты и ягоды и ко всему (не продаваемый нигд sauce piquant) нашъ ароматный и придающій аппетитъ степной воздухъ! Вы можете быть уврены, мы вс отнеслись съ должнымъ вниманіемъ ко всему, заливая ду стаканами искрящагося вина, въ то же время пробгали мы тридцать миль въ часъ, сознавая, что быстре жить было немыслимо. Однако, мн пришлось отказаться отъ этого мннія, когда черезъ два дня мы въ 27 минутъ длали 27 миль и шампанское, налитое въ стаканахъ до краевъ, не проливалось. Посл обда мы удалились въ нашъ салонъ-вагонъ, и такъ какъ это былъ канунъ воскресенія, то предались пнію старинныхъ гимновъ: «Слава Господу Богу» и т. д. «Сіяющій Берегъ», «Коронованіе» и такъ дале, мужскіе голоса пріятно и нжно сливались съ женскими въ вечернемъ воздух, между тмъ, поздъ нашъ со своими огненными, ослпительными глазами, красиво освщая даль степей, быстро мчался въ ночной тьм по пустын. Легли мы спать въ роскошныя постели, спали сномъ праведнымъ до другого утра (понедльникъ) и проснулись въ восемь часовъ, какъ разъ въ то время, когда прозжали черезъ Сверную Платту; триста миль отъ Омага пятнадцать часовъ сорокъ минутъ въ пути.

Еще ночь, проведенная поперемнно, то бурно, то покойно; наконецъ, настало утро; снова радостное пробужденіе, снова прелесть свжаго втерка, созерцаніе обширныхъ пространствъ, ровныхъ полянъ, яркаго солнца и необозримыхъ пустынь, а воздухъ до того изумительно прозраченъ, что деревья, отстоящія на три мили, кажутся совсмъ близко. Мы опять облеклись въ полуодтую форму, ползли наверхъ летвшаго экипажа, спустили съ крыши ноги, покрикивали иногда на нашихъ бшеныхъ муловъ только ради того, чтобы видть, какъ они, пригнувши уши назадъ, бжали еще шибче; привязавъ шляпы къ головамъ, чтобы волосы не разввались, мы бросали жадные взоры на широкій міровой коверъ, разстилающійся передъ нами, боясь упустить что-нибудь новое и неизвстное. Даже теперь пріятная дрожь пробираетъ меня при одномъ воспоминаніи о тхъ прелестныхъ утрахъ, когда радость жизни и какое-то дикое сознаніе свободы волновали кровь мою!

Спустя часъ времени, посл завтрака, мы увидли первую степную собаку, первую дикую козу (антилопу) и перваго волка. Какъ мн припоминается, то этотъ послдній и есть каіотъ (cayote) дальнихъ степей, и если дйствительно я тогда не ошибся, онъ не былъ ни красивымъ, ни симпатичнымъ животнымъ; впослдствіи я хорошо изучилъ эту породу и могу говорить о ней самоувренно. Кайотъ длинный, худой, жалкій и безпомощный на видъ, съ волчьей срой шкурой, съ довольно пушистымъ хвостомъ, всегда опущеннымъ, что придаетъ животному несчастный видъ, глаза его безпокойные и злые, а морда длинная, острая, съ легко-приподнятою верхнею губою, изъ подъ которой виднются зубы. Онъ иметъ хитрый и увертливый видъ, всегда голоденъ и представляетъ собою аллегорическую эмблему нужды, нищеты, одиночества и неудачи. Самое ничтожное животное презираетъ его, онъ до того боязливъ и трусливъ, что оскаленные зубы хотя и придаютъ ему свирпый видъ, но самъ онъ весь какъ бы извиняется передъ вами. Притомъ онъ крайне глупъ, слабъ, жалокъ и ничтоженъ. При вид васъ онъ приподнимаетъ верхнюю губу, скалитъ зубы и тихонько сворачиваетъ съ направленія, котораго держался, наклоняетъ немного голову и бжитъ легкой походкой черезъ шалфейный кустъ, поглядывая по временамъ на васъ черезъ плечо, пока не удалится вн ружейнаго выстрла, и тогда останавливается и спокойно смотритъ на васъ; такое обозрніе онъ повторяетъ черезъ каждые 50 ярдовъ, и мало-по-малу его срая шкура сливается съ срымъ цвтомъ шалфейнаго куста, и онъ пропадаетъ. Все это онъ продлываетъ, если вы остаетесь спокойнымъ, но если вы угрожаете ему, то онъ обнаруживаетъ большое увлеченіе своимъ путешествіемъ, моментально наэлектризовываетъ свои ноги и такъ скоро мчится, что пространство между нимъ и вами непомрно увеличивается, а вы, не успвая сдлать прицла, приходите къ тому убжденію, что только разв одна молнія можетъ догнать его. Но если вы спустите на него борзую собаку, то испытаете большое наслажденіе, особенно если собака эта самолюбива и пріучена къ быстрот.

Кайотъ поспшитъ удалиться, легко покачиваясь со стороны на сторону своимъ обманчивымъ бгомъ и иногда черезъ плечо поглядывая на собаку, ехидно ей улыбается и тмъ возбуждаетъ въ ней всю энергію; собака еще ниже опускаетъ голову, еще больше вытягиваетъ шею и еще съ большею яростью устремляется на звря; вытянувъ хвостъ въ прямую палку, быстро забирая лапами, она отмчаетъ свой путь черезъ пустыню густымъ облакомъ пыли! Все время она бжитъ въ двадцати футахъ отъ кайота и недоумваетъ, почему не можетъ достичь его, и этимъ раздражается до того, что длается, какъ бшеная, а кайотъ между тмъ, не мняя своего бга, спокойный и не уставая, продолжаетъ ей улыбаться. Раздраженная собака видитъ, наконецъ, какъ постыдно она обманута этимъ звремъ и его гнуснымъ спокойнымъ бгомъ, она начинаетъ чувствовать утомленіе, но замчаетъ, что если кайотъ не уменьшитъ своего шага, то онъ убжитъ отъ нея; тогда собака, почти полусбсившаяся, собираетъ послднія силы свои и, визжа и воя, еще сильне поднимаетъ лапами пыль, чтобы съ отчаянной энергіей наброситься на врага. Незамтнымъ образомъ удалилась собака мили на дв отъ своего хозяина, и когда кайотъ замчаетъ ея усталость, то дикая надежда свтится въ его глазахъ; онъ оборачивается къ собак, кротко ей улыбается въ послдній разъ, какъ бы желая сказать: «Ну, извини, придется мн тебя покинуть — дло не терпитъ и не могу я цлый день дурачиться», съ этимъ вдругъ слышится порывистый шумъ, внезапный трескъ, и собака оказывается одна среди обширной пустыни! Сначала она недоумваетъ, останавливается и озирается кругомъ; влзаетъ на ближайшій песочный холмъ, устремляетъ свой взоръ вдаль, задумчиво встряхиваетъ головой, тихо поворачивается и бжитъ обратно, смиренно, чувствуя себя виноватой, какъ бы стыдясь своего поведенія, и почти около недли ходитъ съ поджатымъ хвостомъ; и даже черезъ годъ посл этого, какъ бы ни травили ее на кайота, она только вскинетъ взглядомъ по направленію звря, не обнаруживая никакого волненія, какъ бы сказавъ себ: «Будетъ, довольно, знаю, что меня ожидаетъ».

Кайотъ живетъ преимущественно въ самыхъ отдаленныхъ и безлюдныхъ степяхъ, тамъ, гд пріютились ящерицы, оселъ-кроликъ, вороны; онъ всегда во всемъ нуждается, никогда не обезпеченъ пищей и съ трудомъ добываетъ ее. Онъ питается почти что одною падалью воловъ, муловъ и лошадей, случайно околвшихъ по пути, павшихъ птицъ и по временамъ выброшенными объдками прозжихъ блыхъ людей, которые, вроятно, въ состояніи были сть лучшую пищу, чмъ ветчина, предназначенная для войска. Кайотъ съдаетъ все, что ему попадется, и этимъ сходственъ съ племенемъ индйцевъ, часто посщающемъ пустыни; эти тоже съдаютъ все, что попадется имъ на зубъ! Любопытный фактъ это племя, единственное, которое съ пріятностью стъ нитро-глицеринъ, и если только не умретъ отъ него, то проситъ о повтореніи. Особенно плохо приходится степному кайоту, живущему за Скалистыми Горами, благодаря все тмъ же индйцамъ, которые также склонны и способны по запаху разыскать только-что павшаго вола; когда это случается, кайотъ удовлетворяется пока тмъ, что садится вблизи и наблюдаетъ за этими людьми, которые сдираютъ мясо, снимаютъ все съдомое и уносятъ съ собою. Тогда онъ и ожидающіе вороны набрасываются на остовъ и очищаютъ кости. Замчено, что кайотъ, зловщая птица и степные индйцы въ кровномъ родств между собою, потому что живутъ въ одной и той же мстности, пустынной и безплодной, въ самыхъ дружескихъ отношеніяхъ, ненавидя всхъ и съ нетерпніемъ ожидающіе возможности присутствовать на похоронахъ своихъ враговъ. Ему ничего не стоитъ пройти сто миль для завтрака, полтораста для обда, потому что онъ убжденъ, что между завтракомъ и обдомъ пройдетъ не мене трехъ, четырехъ дней, и потому ему безразлично или даже лучше странствовать и обозрвать окрестности, нежели, лежа на мст, ничего не длать и этимъ только обременять своихъ родителей.

Мы скоро привыкли различать рзкій, злой лай кайота, раздававшійся въ мрачной пустын ночью, мшая намъ спать въ карет между мшками; вспомнивъ его безпомощный видъ и его несчастную долю, мы отъ души пожелали ему всякаго благополучія и полнаго успха въ длахъ.

Нашъ новый кондукторъ не спалъ двадцать четыре часа, что случалось очень часто. Отъ Сентъ-Жозефъ на Миссури до Сакраменто въ Калифорніи сухимъ путемъ было приблизительно 1.900 миль и проздъ этотъ длали въ пятнадцать дней (теперь по желзной дорог это пространство прозжаютъ въ четыре съ половиною дня), но, по почтовому контракту, этотъ проздъ по росписанію обозначался, какъ мн помнится, въ восемнадцать или въ девятнадцать дней. Лишніе дни эти давались на случай зимнихъ вьюгъ, снговъ или другихъ какихъ-нибудь непредвиднныхъ случаевъ. У почтоваго вдомства все было въ строгомъ порядк и хорошо устроено. На каждыя 250 миль былъ агентъ или надзиратель, снабженный большими полномочіями. Его законный участокъ въ 250 миль назывался «округомъ», онъ закупалъ лошадей, муловъ, сбрую, провизію людямъ и скотин и распредлялъ все это, по мр надобности, между своими станціями по собственному усмотрнію. Онъ воздвигалъ станціонныя постройки и рылъ колодцы. Онъ выдавалъ жалованье смотрителямъ станцій, конюхамъ, кучерамъ и кузнецамъ и увольнялъ ихъ, когда хотлъ. Онъ былъ весьма и весьма важная особа въ своемъ округ, врод великаго Могога или султана, въ присутствіи котораго простые смертные были скромны въ рчахъ и манерахъ; своимъ величіемъ онъ затмвалъ даже всеобщаго кумира — кучера. Всхъ окружныхъ надзирателей было восемь.