Въ скоромъ времени мы свыклись съ нашимъ положеніемъ. Мы подъхали въ мелкой, желтой и грязной рк, южной Платт, съ низкими берегами, съ разбросанными тамъ и сямъ песчаными мелями и съ крошечными островами; это печальный, жалкій ручей, текущій какъ-то особнякомъ посреди громадной и плоской степи, и только благодаря его берегамъ, на которыхъ въ безпорядк растутъ деревья, онъ не ускользаетъ отъ глазъ. Въ то время говорили: «Платта поднялась», мн интересно было бы видть обратное, могло ли что-нибудь быть печальне и грустне! Говорили, что опасно теперь перезжать ее въ бродъ, вслдствіе сыпучихъ песковъ, могущихъ легко затянуть лошадей, экипажъ и пассажировъ. Но почта не могла ждать, и мы ршились попытать. Раза два, однако, какъ разъ на середин этой рченки колеса наши погружались въ осдающій песокъ такъ глубоко, что мы ужасались при мысли потерпть кораблекрушеніе въ этой луж, сидя въ мусорномъ вагон и далеко въ степи, когда всю жизнь боялись и избгали моря. Но наконецъ мы благополучно перетащились и поспшили по направленію къ западу.

На слдующее утро, передъ разсвтомъ, въ 550 миляхъ отъ Сентъ-Жозефа, нашъ мусорный вагонъ сломался. Пришлось остановиться часовъ на пять или на шесть; мы этимъ воспользовались: наняли верховыхъ лошадей и приняли приглашеніе одной компаніи отправиться на охоту на буйвола. Благородное развлеченіе; съ какимъ наслажденіемъ скачешь по степи свжимъ раннимъ утромъ! Къ стыду нашему, охота кончилась собственно для насъ злополучно и позорно: раненый буйволъ преслдовалъ нашего попутчика Бемисъ почти около двухъ миль и онъ наконецъ, бросивъ свою лошадь, ползъ на дерево. Онъ упорно молчалъ объ этомъ происшествіи въ продолженіе двадцати четырехъ часовъ, но понемногу сталъ смягчаться и наконецъ сказалъ:

— Ничего смшного не было и глупо было со стороны этихъ дураковъ смяться надъ этимъ. Сначала я былъ сильно разсерженъ, и непремнно бы убилъ этого длиннаго, толстаго увальня, называемаго хэнкъ, если бы не боялся при этомъ искалчить шесть иди семь невинныхъ, вы знаете, мой старый «Allen» такъ разрушительно понятливъ. Я бы желалъ, чтобы эти бродяги торчали на дерев, они бы, небось, не смялись тогда. Была бы у меня хотя лошадь стоящая, но нтъ, какъ только она увидала, что буйволъ, зареввъ, бжитъ на нее, она тотчасъ же встала на дыбы. Сдло уже стадо спалзывать, я обнялъ шею лошади, прижался къ ней и началъ молиться. Вдругъ она встала на переднія ноги, поднявъ заднія, и буйволъ, увидя такое зрлище, остановился, недоумвая, роя землю копытами и издавая страшное мычаніе. Онъ, однако же, опять двинулся на насъ и такъ страшно заревлъ, что я испугался его близости, но лошадь моя положительно обезумла и какъ бы впала въ столбнякъ; я не солгу, если скажу, что она отъ страха встала на голову и простояла такъ съ четверть минуты, проливая слезы. Она положительно лишилась разсудка и не знала и не понимала, что длала. Буйволъ снова сдлалъ на насъ нападеніе, тогда лошадь моя, присвъ на вс четыре ноги, сдлала отчаянный прыжокъ и въ продолженіе десяти минутъ скакала быстро и такъ высоко поднимая ноги, что буйволъ въ нершимости остановился, сталъ чихать, кидать пыль поверхъ спины и при этомъ ревть, полагая, вроятно, что упускаетъ хорошій завтракъ, въ вид тысячной лошади изъ цирка. Сначала я былъ на ше, на лошадиной, конечно, а не на буйволовой, потомъ очутился подъ шеей, потомъ на круп, иногда головой вверхъ, иногда головою внизъ, и я вамъ скажу, что плохо и скверно при такой обстановк сознавать близость смерти. Вскор буйволъ возобновилъ свое нападеніе и (какъ мн показалось, хотя наврно, не знаю, потому что не тмъ былъ занятъ) стащилъ часть хвоста моего коня; но что-то заставляло мою лошадь упорно искать одиночества, внушало гнаться за нимъ и достичь его. И тогда любопытно было видть быстроту этого стараго скелета съ паукообразными ногами, а буйволъ погнался за нимъ; голова внизъ, высунувъ языкъ, хвостъ кверху, рыча и мыча и положительно скашивая все по пути, роя землю рогами, швыряя песокъ вихремъ вверхъ! Клянусь, то была яростная скачка! Я съ сдломъ снова очутился на круп лошади, съ уздой въ зубахъ и держась обими руками за сдло. Сначала мы далеко оставили собакъ за нами, потомъ пролетли мимо осла-кролика, настигли кайота и достигали уже дикую козу, какъ вдругъ подпруга лопнула и я былъ выброшенъ на тридцать ярдовъ влво, а когда сдло спускалось по лошадиному крупу, она лягнула съ такою силою, что оно взлетло на четыреста ярдовъ вверхъ на воздухъ; дай Богъ мн умереть сейчасъ же, если это не было такъ. Я упалъ какъ разъ у единственнаго дерева, растущаго на протяженіи девяти смежныхъ участковъ (это каждый могъ видть простымъ глазомъ). Въ слдующую секунду я ухватился за дерево всми ногтями и зубами, потомъ, раскорячившись на главномъ сук, проклиналъ свою участь. Но буйволъ въ моихъ рукахъ, если только не придетъ ему въ голову одна вещь; этого-то я и боялся, и боялся весьма серьезно. Съ одной стороны была надежда, что это ему не придетъ въ голову, а съ другой стороны, наоборотъ, шансовъ было мало. Я уже ршилъ, что мн длать, если буйволу придетъ это на умъ. Съ мста моего до земли было немного выше сорока футовъ. Я осторожно распуталъ ремень съ моего сдла.

— Какъ съ сдла? Разв вы сдло взяли съ собою на дерево?

— Взять сдло на дерево? Опомнитесь, что вы говорите. Конечно, я не бралъ, никто бы этого не сдлалъ. Оно само попало на дерево при паденіи.

— А, вотъ что.

— Конечно. И такъ, я распуталъ ремень и прикрпилъ одинъ конецъ къ суку, крпость котораго могла сдержать сотни пудовъ. На другомъ конц я сдлалъ мертвую петлю и спустилъ ремень, чтобы узнать его длину. Онъ спускался на двадцать два фута, ровно на половину до земли. Потомъ я зарядилъ каждый стволъ моего «Allen» двойнымъ зарядомъ. Я былъ доволенъ и сказалъ себ: если только онъ не догадается о томъ, чего я такъ страшусь, то хорошо, но если онъ догадается, то будь что будетъ, а участь его ршена. Вамъ врно извстно, что именно то, чего мы не желаемъ, то большею частью съ нами и случается! Это врно. Я слдилъ за буйволомъ съ волненіемъ, котораго никто не пойметъ, не испытавъ такого положенія; я каждую минуту могъ ожидать смерти. У буйвола вдругъ сверкнули глаза. Я ожидалъ этого, подумалъ я; если мои нервы не выдержатъ, я потерянъ. И дйствительно, то, чего я боялся, то и случилось: буйволъ ползъ на дерево.

— Какъ, буйволъ?

— Конечно, онъ, кто же больше!

— Но вдь буйволъ не можетъ лазить!

— Не можетъ, что вы? Если вы въ этомъ такъ уврены, то значитъ не видли, какъ онъ пытался это сдлать.

— Нтъ, я даже во сн этого никогда не видлъ!

— Зачмъ же вы тогда болтаете? Разъ вы этого не видли, то это еще не значитъ, что оно не можетъ быть.

— Хорошо, согласенъ, продолжайте. Что же вы сдлали?

— Буйволъ ползъ и поднялся футовъ на десять, но оступился и слзъ. Я вздохнулъ легче. Онъ снова началъ лзть, поднялся нсколько выше этотъ разъ, по опять оступился. Немного погодя ршился еще разъ попытаться и на этотъ разъ съ большою осторожностью. Постепенно поднимался онъ все выше и выше, а мужество мое падало все ниже и ниже. Вижу, лзетъ, хотя медленно, но лзетъ, глаза горятъ, языкъ высунутъ, все выше и выше, передвинулъ ногу черезъ коренастый сукъ и посмотрлъ вверхъ, какъ бы говоря: «Ну, дружище, ты мое мясо». Снова лзетъ, снова поднимается выше, и чмъ выше и чмъ ближе, тмъ боле возбуждается. Онъ находился теперь въ десяти футахъ отъ меня! Я перевелъ дыханіе и сказалъ себ: «Теперь, или никогда». Петля была готова, я тихо сталъ спускать ремень, пока не дошелъ до головы животнаго, и потомъ вдругъ опустилъ, и петля какъ разъ окружила шею и затянулась! Быстре молніи я направилъ ему въ морду весь зарядъ моего «Allen». Это былъ страшный грохотъ, который, вроятно, испугалъ буйвола до смерти. Когда дымъ разошелся, я увидлъ его висвшимъ на воздух въ двадцати футахъ отъ земли въ предсмертныхъ судорогахъ, повторявшихся такъ часто, что трудно было счесть! Я, конечно, не остался ихъ считать, но быстро спустился съ дерева и подралъ домой.

— Бемисъ, и все это правда такъ, какъ вы говорите?

— Провались я сквозь землю и пусть умру, какъ собака, если это неправда!

— Конечно, мы не отказываемся врить, не имемъ на это права. Но если были бы хотя какія-нибудь доказательства…

— Доказательства! Разв я принесъ обратно ремень?

— Нтъ.

— Разв я привелъ обратно лошадь?

— Нтъ.

— Разв вы видли посл того буйвола?

— Нтъ.

— Ну, такъ что же еще вамъ нужно? Я никогда не видлъ такого подозрительнаго человка, какъ вы, и въ такихъ пустякахъ еще.

Я ршилъ, что если этому человку можно поврить, то только оттого, что онъ изъ блыхъ. Случай этотъ напоминаетъ мн объ одномъ происшествіи во время моего короткаго пребыванія въ Сіам, нсколько лтъ спустя. Между европейскими гражданами одного города, сосдняго съ Банкокъ, жилъ одинъ чудакъ, по названію Экертъ, англичанинъ, личность, извстная по числу, по изобртательности и по исключительному значенію своего лганія. Граждане часто повторяли его знаменитыя небылицы и все старались «вывести его на чистую воду» передъ чужими, но удавалось это имъ рдко. Два раза былъ онъ приглашенъ въ одинъ домъ, гд былъ и я, но ничто не могло соблазнить его на ложь. Однажды одинъ плантаторъ, по имени Баскомъ, человкъ вліятельный, гордый и иногда раздражительный, пригласилъ меня създить съ нимъ вмст къ Экерту. Дорогой онъ сказалъ:

— Знаете ли, въ чемъ ошибка, въ томъ, что Экертъ подозрваетъ и потому на-сторож. Конечно, онъ отлично понимаетъ, чего отъ него хотятъ, и при первомъ намек пристающей къ нему молодежи онъ сейчасъ же прячется, какъ улитка. Это всякій долженъ видть. Но мы съ нимъ должны поступить иначе, гораздо хитре. Пусть онъ начнетъ и ведетъ разговоръ, какъ и какой хочетъ. Пусть проникнется мыслью, что никто не желаетъ ловить его. Пусть длаетъ, что хочетъ, тогда, увидите, онъ скоро забудется и начнетъ молоть, какъ мельница, ложь за ложью. Не выказывайте никакого нетерпнія, будьте хладнокровны и предоставьте его мн. Я заставлю его солгать. Мн кажется, молодежь эта берется неумло за него и потому не достигаетъ цли.