Надежда едоровна, въ свою очередь, не сбилась отъ этого, и горячая сцена между сыномъ и матерью пошла тмъ же нервнымъ, лихорадочнымъ, захватывавшимъ зрителей ходомъ… Только злополучная Тнь никакъ не ршалась теперь тронуться съ мста, будто все еще пришпиленная къ своему гвоздю, и только посл троекратнаго отчаяннаго въ своемъ шепот взыванія режиссера изъ кулисы: «Да уходите же, уходите, ради Бога!» двинулась къ выходной двери скорымъ маршемъ, не совсмъ пригожимъ для призрака….

— Онъ совсмъ оконфузился, бдняга, пробормоталъ скороговоркой режиссеръ стоявшему теперь подл него Вальковскому, тревожно слдя за уходившимъ: — того гляди еще споткнется на ходу о ноги Полонія!

Вальковскій ничего не отвтилъ. Онъ глядлъ черне тучи и вслдствіе этого «безобразія» порваннаго плаща Тни, и потому, какъ узналъ онъ сейчасъ, что Офелія охрипла, а сцена сумашествія «похерена»… «Уложили, значитъ, совсмъ спектакль», повторилъ онъ себ подъ носъ въ мрачномъ отчаяніи

Землемръ-Тнь, благополучно миновавъ ноги Полонія, вышелъ въ двери задней декораціи, а оттуда пустился опрометью въ мужскую уборную, гд, сорвавъ шлемъ свой съ головы, кинулся лицомъ внизъ на диванъ и залился горчайшими слезами. Въ ушахъ бднаго молодаго человка невыносимо гудли этотъ чей-то хриплый, раздавшійся между зрителями хохотъ и послдовавшіе вслдъ за нимъ со всхъ сторонъ шт, которыя онъ въ тревог своей объяснялъ не какъ протестъ противъ такого неумстнаго смха, а какъ настоящее шиканье по его адресу… «О, Боже мой, стояло коломъ въ его голов,- попасть въ такой знатный домъ, выйти на сцену предъ такими аристократами, и показать себя имъ такимъ пошлякомъ!..»

Полоній между тмъ, огромное туловище котораго смогъ только на половину вытащить изъ-за ковра пронзившій его шпагою Гамлетъ, лежалъ, видимый по поясъ зрителямъ, и съ головой за этимъ ковромъ, — и чувствовалъ себя очень неловко. Его одолвала пыль, отъ которой ему мочи нтъ какъ чихнуть хотлось, и онъ длалъ неимоврныя усилія чтобъ удержаться отъ этого'. «Кабы не пузо проклятое, ничего бы, разсуждалъ онъ самъ съ собою, — а то, вдь, всего его какъ гору встряхнетъ, на всю залу хохотъ подымешь… Насчетъ графа это даже и въ линію вышло бы, потому для него что Шекспиръ, что балаганъ, — одинъ толкъ; потшился бы, лишній бы разъ спасибо сказалъ… да предъ прочими совстно, предъ искусствомъ…»

говорилъ въ это время Гундуровъ, и звенвшій какъ мдная струна въ безпощадныхъ упрекахъ матери, голосъ его зазвучалъ вдругъ теперь безконечно нжными, болзненно проницающими нотами. Онъ подошелъ къ ней, схватилъ ея руку и прижался къ ней блднымъ лицомъ своимъ:

— О, какъ это хорошо, какъ хорошо! раздалось въ заднихъ рядахъ громкое восклицаніе совершенно обезумвшаго отъ восторга старика смотрителя…

Но вотъ и конецъ сцены.

проговорилъ Гамлетъ матери, и отошелъ къ трупу Полонія:

молвилъ онъ, склоняя слегка надъ нимъ голову и усмхаясь скорбно ироническою усмшкой, —

Онъ наклонился, схватилъ Полонія за ноги и нервнымъ движеніемъ, самъ себ не отдавая въ томъ отчета, дернулъ его впередъ съ такою силой что у исправника въ глазахъ позеленло и парикъ слетлъ съ его головы.

договорилъ Гамлетъ, не выпуская изъ рукъ эти высоко приподнятыя имъ ноги Полонія, которыя сжималъ онъ что есть мочи всми мускулами своихъ пальцевъ, и кивая въ полъоборота изнемогшей отъ словъ его королев…

— Занавсъ, занавсъ! отчаянно крикнулъ махая руками режиссеръ, увидавъ со своего мста что еще немножко — и Полоній предстанетъ безъ парика и весь истерзанный на лицезрніе публики.

— Сергй Михайлычъ, да отпустите, ради Бога! раздался вмст съ шумомъ падающаго занавса судорожный хрипъ толстаго Елпидифора, тщетно пытавшагося приподняться на рукахъ и высвободить свою голову изъ-подъ мотавшагося по лицу его края ковра, подъ которымъ оно какъ разъ очутилось.

Гундуровъ разжалъ руки, и пятки исправника шлепнулись объ полъ…

— Браво, браво! Гамлета, Гамлета! неистово кричали тмъ временемъ въ зал.

— Одолжили! жалобно завылъ Полоній, тяжело приподымаясь съ земли съ помощью приспвшаго къ нему режиссера. Онъ выхватилъ платокъ изъ кармана и принялся, мотая и головой и руками, отчаянно чихать и сморкаться.

— Ради Бога, извините меня! бормоталъ сконфуженно Сергй.

— Да вы никакъ ссориться вздумали! крикнулъ кидаясь къ нимъ Вальковскій. — Сережа, да понимаешь ли ты что это такой актеръ, такой что ему вс пальчики перецловать можно!.. А ты, братъ, я теб скажу, это послднее «Спокойной, ночи, матушка», сказалъ такъ что теб Мочаловъ въ подметки не годился бы! такъ прошла сцена, такъ прошла!.. И Надежда едоровна… Кабы только не этотъ чортъ землемръ!.. А знаешь ли ты, перемняя вдругъ тонъ, могильнымъ голосомъ заговорилъ онъ, — знаешь ли что Офелія тю-тю?