Г. Кернеръ сообщилъ, что былъ вчера въ шинк въ то время, когда лсничій Бостельманъ разсказывалъ внимательно слушавшимъ его крестьянамъ, что вотъ уже дв недли въ лесу опять появились браконьеры, и осыпалъ всевозможными проклятіями этихъ бездльниковъ. Одному не справиться съ этимъ, говорилъ лсничій, у этого негодяя долженъ быть, по крайней мере, одинъ помощникъ. Въ послдній разъ онъ, Бостельманъ, пришелъ на мсто преступленія не позже десяти минутъ посл выстрла; животное, вероятно, было убито на повалъ и тотчасъ выпотрошено, такъ какъ внутренности, найденныя имъ тутъ же на мст, были еще теплы. Но не было и слда ни убитаго животиаго, ни воровъ; а между темъ обыкновенный человкъ не въ состояніи стащить десятипудоваго оленя; это только подъ силу великану! Повторяется таже исторія, что прежде, когда еще этимъ дломъ занимался старый плутъ. Ученье пошло въ прокъ. Они вс, то есть присутствовавшіе крестьяне, переглянулись; но никто не сказалъ ни слова, а лсничій, взявъ ружье, скоро ушелъ, уверяя, что сегодня ночью опять что-нибудь да приключится.

Во время разсказа своего, г. Кернеръ точно такъ переглянулся съ учителемъ, какъ, вероятно, переглядывались крестьяне въ шинк, при разсказе Бостельмана. У Греты морозъ пробежалъ по коже. Боже мой, что хотятъ они этимъ сказать? Неужели и въ этомъ они обвиняютъ беднаго Ганса?

Грета сидела съ вязаньемъ въ рукахъ, не смея поднять глазъ, и едва переводила духъ отъ страха, что вотъ они выскажутъ страшное обвиненіе, что браконьерь никто иной, какъ Гансъ! Но они ничего не сказали, и г. Кернеръ наконецъ всталъ и ушелъ.

Отецъ посвтилъ ему до двери и, заперевъ ее, воротился въ комнату. Грета сидла все въ томъ же положенiи, устремивъ глаза на вязанье, спицы котораго двигались быстре, чмъ слдовало. Старикъ нсколько разъ прошелся взадъ и впередъ по маленькой комнатк. У Греты сердце заныло; ей казалось, что она умретъ, если заговоритъ; но всетаки она заговорила, и не узнала своего собствннаго голоса; ей чудилось, что кто-то другой говорить за нее: «Вдь вы не думаете, батюшка, что онъ замшанъ въ этомъ дл?»

– Спроси его сама! – сердито крикнулъ старикъ и прошелъ въ свою комнату рядомъ. Грета слышала, что онъ раздлся и легъ. Тихонько плача, она посидла еще немножко, потомъ убрала работу и пошла въ свою комнату. Лампу Грета оставила внизу; она всегда ложилась спать безъ свчи, такъ же, какъ ея отецъ. Сегодня она не смла бы отправиться къ пруду на свиданіе съ Гансомъ, да къ тому же было слишкомъ поздно. Знай она, что Гансъ еще ждетъ ея въ эту минуту, она пренебрегла бы всякой опасностью и поспшила бы къ нему, чтобъ сказать, что теперь про него говорятъ еще хуже, чмъ прежде, и умолять его одуматься, если ему когда-нибудь въ голову приходила такая гршная мысль. Она сказала бы ему, какъ ей будетъ тяжело убдиться, что его враги правы, называя Ганса безчестнымъ человкомъ, съ которымъ ни одна порядочная двушка не должна знаться. Ей камнемъ упалъ на сердце отвтъ отца: спроси его сама! Неужели отецъ подозрваетъ, догадывается о ихъ свиданіяхъ у пруда, подъ шумящими тополями? Грета приподнялась на постели, когда ей пришла эта мысль, и ей сейчасъ опять представился единственный исходъ изъ всхъ бдъ: если отецъ въ самомъ дл узналъ про ея свиданія съ Гансомъ, она сейчасъ бросится въ прудъ, въ самую глубь его. Но подумавъ, Грета убдилась, что ея опасенія напрасны. Она ходила на свиданія всегда въ то время, когда отецъ отправлялся играть въ карты съ пасторомъ, пасторшей и благочестивымъ управляющимъ фарфоровой фабрики, или вообще уходилъ на нсколько часовъ изъ дому. Кристель тоже не могла видть ихъ, потому что, когда Грета говорила Кристели въ восемь часовъ вечера: Кристель, иди спать! – чрезъ пять минутъ эту послднюю можно было бы унести вмст съ постелью, и она бы этого не замтила.

Но не смотря на то, Грета никакъ не могла успокоиться. Все новыя, ужасныя картины представлялись ея воображенiю и не давали ей заснуть, хотя она и читала одну молитву за другой. Наконецъ ея страхъ дошелъ до того, что она вскочила съ посnели и отворила окно, чтобы, по крайней мр, вдохнуть немного свжаго воздуха.

Ночь была темная и втряная; черныя тучи быстро проходили подъ молодымъ мсяцемъ, поднимавшимся надъ Ландграфской горой. Грета вздрогнула отъ холода и страха. Ей постоянно приходилъ на память разговоръ отца съ г. Кернеромъ: такая ночь какъ сегодня, едва освщенная луной, самое удобное время для браконьерства.

Вдругъ раздался выстрлъ въ глубин Ландграфскаго ущелья! Затмъ второй.

– Боже мой! – закричала Грета, захлопнула окно и бросилась на постель. – Боже мой, Боже мой! Это врно стрляеть Гансъ!

Этою ночью кончилось бабье лто. Въ два часа начался дождь и продолжался нсколько дней съ короткими перерывами. Гансу, боле многихъ, пришлось пожалть, что лто прошло безвозвратно. Работникъ чувствуетъ себя совершенно инымъ человкомъ, и работа въ лсу идетъ гораздо скоре, когда солнце утромъ восходитъ надъ гигантскими соснами, а вечеромъ скрывается за ними; когда между поросшими мохомъ стволами сосенъ виднется смющаяся долина, а вверху синетъ ясное небо; когда звукъ топора далеко раздается по тихому лсу и посл каждаго удара грудь глубоко вдыхаетъ теплый, бальзамическій воздухъ. Но когда исчезнетъ голубое небо, а срыя тучи станутъ спускаться все ниже и ниже, пока наконецъ не повиснутъ на втвяхъ сосенъ и не польетъ почти безпрерывный дождь, такъ что вс дороги превра¬тятся въ ручьи; когда втеръ начнетъ свистать и завывать между мокрыми вершинами сосенъ, – тогда легкая работа кажется все тяжеле и тяжеле, работникъ начинаетъ проклинать ее, и ему невольно приходитъ на умъ: какой онъ бднякъ и горемыка!

Ганса было не легко довести до этого сознанія, но не легки были и послдніе дни работы для бднаго парня! Страшный сонъ, виднный имъ въ ночь, проведенную у пруда, былъ дурнымъ предзнаменованіемъ, которое не замедлило исполниться. Сначала Гансъ недоумвалъ, почему люди на него такъ странно смотрятъ и ведутъ такія странныя рчи, когда имъ приходится заговорить съ нимъ – чего они видимо избгаютъ. – Но теперь хозяинъ пересказалъ ему вс деревенскіе толки на его счетъ и прибавилъ, что никто не сомнвается въ «участіи Ганса въ этомъ дл». Гансъ вышелъ изъ себя, услыхавъ, въ чемъ его подозрваютъ, и очень изумился, когда г. Гейнцъ сказалъ ему съ своей неизмнной улыбкой: «Мн до этого дла нтъ, Гансъ, я и знать ничего не хочу; но твоя жилица – ни я, ни она въ этомъ не видимъ ничего дурнаго – сказала мн, что ты куда-то уходишь по вечерамъ и она никогда не знаетъ, когда ты воротишься. Третьяго дня ты, по ея словамъ, пришелъ домой далеко за полночь. Не хорошо, Гансъ, что про тебя ходатъ такіе слухи; я далъ твоей жилиц талеръ, а зачмъ, она сама догадается. Но послушай, Гансъ! повадился кувшинъ по воду ходить, тамъ ему и голову сломить; а мн было бы очень жаль тебя. Я не такой черствый человкъ, какимъ меня выставляютъ, Гансъ! и кто любить Гейнца, того и Гейнцъ любить.»

Гансъ клялся и божился, что ему и въ мысль не приходило мшаться въ ремесло г. лсничаго Бостельмана и что грхъ обвинять въ подобныхъ вещахъ бднаго парня. Но такъ какъ Гансъ имлъ свои причины не разглашать о своихъ ночныхъ прогулкахъ, то, когда г. Гейнцъ снова навелъ разговоръ на эту тему, онъ не отвтилъ прямо «да,» или «нтъ», а началъ разсуждать о злоб и испорченности людской. Это, конечно, нисколько не убдило хитраго булочника въ невинности Ганса. Въ душ г. Гейнцъ держался мннія, что можно длать не только все, что прямо не запрещено закономъ, но даже и многое, что воспрещается имъ, лишь бы вести осторожно дло и не попадаться. Въ этомъ убжденіи булочникъ, вроятно, сходился съ большінствомъ своихъ сосдей и, конечно, при другихъ обстоятельствахъ, на слухи о браконьерств никто не обратилъ бы вниманія; но такъ какъ дло шло о Ганс, отъ котораго очень желали избавиться такіе почтенные члены общества, какъ староста Эйсбейнъ, агрономъ Яковъ Кернеръ, Юргенъ Дитрихъ, Яковъ Липке и другіе, то каждый считалъ себя въ прав, даже обязаннымъ, дурно отозваться о Ганс. Скоро, благодаря этому участію къ его судьб, Гансъ сдлался какимъ-то отребьемъ рода человческаго. Долговязый Шлагтодтъ – сорви-голова, прозвище, данное ему еще въ школ, опять вошло въ употребленіе, и украсилось другими прилагательными. Нельзя поручиться, чтобы крестьяне, при первомъ удобномъ случа, не дали Гансу почувствовать свое нерасположеніе и боле ощутительнымъ образомъ, если бы про Ганса не шла слава, что онъ можетъ справиться заразъ съ тремя (другіе говорили съ шестью) противниками, и если бъ булочникъ Гейнцъ, съ которымъ, по совершенно другой причин, тоже никто не хотлъ имть дла, не принялъ его къ себ въ работники.

Ну, да это еще ничего! Но не видать все это время Греты и ничего не слыхать про нее, это было Гансу тяжеле всего.

Съ той ночи, лампа ни разу еще не свтилась въ кухн Греты на условленномъ мст. Гансъ не зналъ, какъ много причинъ имла Грета остерегаться подозрительнаго отца и недоброжелательныхъ сосдей; а когда это и приходило ему на умъ, то онъ говорилъ: Смлымъ владетъ Богъ; впрочемъ мн тоже надо остерегаться, я рискую еще больше, чмъ Грета; ну, да не согнуть имъ меня въ баранiй рогъ!