– Хорошо, Гансъ, – сказалъ булочникъ, – а теперь пойдемъ ко мне! я покажу тебе, съ чего завтра начать работу.

И такъ Гансъ получилъ мсто въ деревн, вблизи своей Греты. Онъ былъ такъ доволенъ этимъ, что ему не трудно было оставаться врнымъ своему характеру и на все смотрть съ хорошей стороны; да и самая работа способствовала этому. Господину Гейнцу принадлежалъ на гор, недалеко отъ Ландграфскаго ущелья, значительный участокъ лса, изъ котораго онъ ежегодно вырубалъ себ порядочную часть на дрова. Большая часть деревьевъ, предназначенныхъ на ныншній годъ, была срублена и распилена на бревна; оставалось срубить и распилить еще нсколько деревьевъ и потомъ свезти все въ деревню. На эту работу требовался сильный, смлый человкъ; таковъ именно и былъ Гансъ. Онъ самъ хорошо это зналъ, и могъ теперь каждый день примнять къ длу свою силу и смлость, оттого ему и было теперь такъ легко на сердц, какъ еще ни разу не бывало – во время двухгодичной солдатской службы, хотя онъ и охотно справлялъ ее. Но еще больше работы, нравилось ему, что онъ могъ цлые дни проводить въ лсу. Лсъ съ дтства привлекалъ его. Еще когда онъ не былъ долговязымъ Гансомъ, а маленькимъ мальчикомъ, для него не было большего удовольствія, какъ просиживать цлые дни въ лсу. Не было ему и восьми лтъ, а онъ уже зналъ каждую дорожку, каждую тропинку въ горахъ; зналъ гд больше всего родится брусники и черники, – где лучше ежевика и шиповникъ, гд надо искать опенокъ и другихъ грибовъ, зналъ разныя лкарственныя травы, употребляемыя крестьянами, и за которыя аптекарь давалъ хорошія деньги. Нсколько лтъ позже онъ пристрастился къ птицамъ; во всемъ околодк не было птицелова искусне десятилтняго Ганса, потомъ пришла очередь четвероногихъ, и ни одинъ лсникъ не зналъ такъ хорошо, какъ Гансъ, где остановились олени, где они сбросили рога, где наверняка можно было убить на стоянке одного или несколькихъ зайцевъ, и где хитрая лиса играла на солнышке передъ норой съ своимъ молодымъ потомствомъ. Это къ мальчику перешло отъ отца, говорили вс: жаль, что старый негодяй и сына делаетъ браконьеромъ.

Но такъ далеко дело не заходило. Отецъ передалъ сыну страсть къ лесу и охот, даже смастерилъ ему самострлъ, изъ котораго Гансъ билъ воробьевъ, но онъ не бралъ мальчика съ собой на свои ночныя прогулки. Да кроме того, никто не могъ доказать, что отецъ Ганса дйствительно былъ браконьеръ, какъ часто къ нему ни придирались и какъ долго – иногда по цлымъ мсяцамъ, – онъ ни высиживалъ подъ арестомъ. Наконецъ онъ сталъ пить, и тогда вс перестали преслдовать несчастнаго старика за то, что онъ въ лунныя ночи стрелялъ въ горахъ изъ своей винтовки. Гансъ часто припоминалъ все это за работой, или разложивъ передъ собою на ствол дерева свой завтракъ – хлбъ съ саломъ – и прихлебывая изъ бутылки съ водкой.

Ахъ, водочка, водочка! Ты одна довела старика до могилы! И Гансъ ршился остерегаться бутылки, тмъ боле, что очень хорошо зналъ свою склонность хлебнуть иной разъ лишнее. Ну, говорилъ Гансъ, теперь меня никто въ этомъ не упрекнетъ; мн совстно было бы показаться на глаза Грет; а ужь оленей я, конечно, и пальцемъ не трону!

Гансъ хлебнулъ еще разъ, положилъ бутылку подл себя и сталъ прислушиваться. Чистый отрывистый звукъ раздался въ воздух; это былъ крикъ журавлей, летвшихъ къ югу. Судя по крику, они, должно быть, были уже очень не далеко, и летли необыкновенно низко, можетъ быть желая спуститься въ горное болото, лежавшее въ лсу нсколько дале. У Ганса забилось сердце, – онъ схватилъ сажень [4] , лежавшую возл него и прицлился ею, какъ ружьемъ. Вотъ птицы приблизились, он летли всего въ какихъ нибудь ста футахъ надъ землей, образуя правильный уголъ, одна сторона котораго поднималась и опускалась, то извиваясь, то снова выпрямляясь – а сзади одна отставшая птица летла еще ниже другихъ. Ганцъ прицлился саженью и крикнулъ: пафъ!

– А теб это очень по сердцу? – произнесъ сзади него густой голосъ.

Гансъ обернулся. Сзади него стоялъ старый лсничій Бостельманъ, съ ружьемъ, ягдташемъ и собакой на веревк.

– Почему же бы и не такъ? – спросилъ Гансъ.

Лсничій Бостельманъ былъ злйшимъ врагомъ отца Ганса и потому не удивительно, что онъ обмнялся съ Гансомъ весьма непріязненнымъ взглядомъ.

– Такъ ты воротился? – спросилъ лсничій.

– Какъ видите! – сказалъ Гансъ.

– Позволь узнать, давно ли?

– Вотъ уже дв недли какъ пребываю здсь!

Лицо старика видимо омрачилось; онъ сморщилъ сдые брови и сталъ двигать густыми усами вправо и влво, будто стараясь разжевать твердый кусокъ.

– Такъ, – проговорилъ онъ помолчавъ, – такъ дв недли? Какъ разъ, такъ и приходится!

– Что приходится?

Старикъ насмшливо захохоталъ.

– Знаемъ мы эти уловки, любезный; только я скажу теб одно и ты это заруби себ на носу: мои старые уши еще хорошо слышатъ и привыкли отличать выстрлы винтовки твоего отца.

– Очень пріятно, что у васъ такая хорошая память, – сказалъ Гансъ.

Красное лице старика побагровло отъ гнва.

– Теб это пріятно? Вотъ какъ! – закричалъ онъ. – Ну, радуйся на здоровье. Не долго теб – потшатьса! скоро я положу конецъ твоему ремеслу; помни это!

Господинъ Бостельманъ крпче подтянулъ ружье, висвшее у него на перевязи черезъ плечо, далъ пинька собак, обнюхивавшей завтракъ Ганса и, шагая по проск своими коротенькими ножками, обутыми въ охотничьи сапоги, скоро исчезъ въ Ландграфскомъ ущеліи.

Гансъ съ такимъ удивленіемъ смотрлъ вслдъ старику, что ему, противъ обыкновенія, даже не пришла на умъ его обычная мысль при подобныхъ случаяхъ. Онъ

впрочемъ никогда и не приводилъ ее въ исполненіе, – мысль порядкомъ отколотить лсничаго за его грубость.

– Ну, убрался старый дуракъ, – сказалъ Гансъ и ршился о немъ больше не думать.

Но въ то время, какъ онъ срубалъ толстые пни, ему невольно приходили на умъ странные слова старика. Что случилось въ эти дв недли? И зачмъ онъ упомянулъ, что еще хорошо помнитъ звукъ отцовской винтовки? А кстати, гд бы она могла быть теперь? Это была прекрасная дорогая винтовка; – отецъ, извстный во всемъ околодк за лучшаго стрлка, выигралъ ее въ боле счастливые годы на одной стрльб въ цль. Онъ гордился этой винтовкой и она всегда у него висла на почетномъ мст. Когда Гансу однажды вздумалось снять ее со стны и поиграть съ ней, отецъ поколотилъ его, единственный разъ въ своей жизни, на сколько помнилъ Гансъ. Когда, впослдствіи, отца заподозрили въ браконьерств и все строже и строже преслдовали, въ одинъ прекрасный день винтовка пропала со всми принадлежностями и боле не появлялась. Онъ показывалъ на слдствіи, что продалъ ее, потомъ, что бросилъ ее въ прудъ, наконецъ, что чортъ унесъ ее. Всякая надежда добиться отъ старика правды была потеряна, тмъ боле, что онъ вслдствіе пьянства, былъ признанъ неподлежащимъ суду. Когда онъ вскор посл этого умеръ и надъ его имніемъ учредили конкурсъ, стали снова искать драгоценную винтовку и опять не нашли. И Ганса привели къ присяг, но онъ могъ только показать одно, и говорить правду; что онъ также мало знаетъ, куда длось ружье, какъ и вс другіе. Этому не поврили, и староста при этомъ сказалъ, что

яблочко не далеко падаетъ отъ яблони. Гансъ, вполн увренный въ своей невинности, не обратилъ на это вниманiя; скоро посл этого, его взяли въ солдаты, и исторія о ружь совершенно изгладилась изъ его памяти до той самой минуты, когда ему такъ странно сегодня напомнили о ней. «Что хочетъ сказать лсничій?» – повторялъ Гансъ цлый день. Сегодня, чаще обыкновеннаго, онъ отрывался отъ работы, и, держа въ рукахъ занесенный топоръ, постоянно задавалъ себ вопросъ: «Что хочетъ лсничій этимъ сказать?»