Гансъ врно понялъ взглядъ блой лошадки, потому что сказалъ ей: – Будь умникъ, Блый! въ послдній разъ мы работаемъ съ тобою.

Блый мотнулъ головою; но если это было знакомъ согласія, то онъ въ ту же минуту забылъ свои хорошія намренія и сначала не хотлъ идти, потомъ рванулся впередъ, но увязшая въ землю телга не двигалась съ мста; тогда онъ поднялся на дыбы, и, когда сильная рука Ганса крпко дернула его, онъ лягнулъ задними ногами и сломалъ дышло.

– Хорошо начало! подумалъ Гансъ.

Онъ не пугалъ лошади крикомъ и ударами, а только слегка стегнулъ ее сначала. И теперь, когда случилась бда, онъ не вышелъ изъ себя, но потрепавъ дрожащее

животное по ше, сказалъ: Блый, смирно! и началъ исправлять повреждения. Это скоро удалось ему къ его величайшему удовольствію.

Новая попытка свезти повозку съ мста была более успешна. Блый велъ себя на этотъ разъ умнее. Гансъ навалился со всей силой на колесо и, прохавъ изрытую лсную почву, они достигли твердой дороги. Тутъ дло пошло лучше, хотя Блый и выказывалъ по временамъ паническій страхъ, при звуке катящейся за нимъ повозки. Впрочемъ, Гансу удалось успокоить его, когда они достигли мста, гд онъ вчера встртилъ Клауса. Это было самое дурное мсто изо всей дороги, не далеко отъ възда въ деревню. Блый зналъ его отлично и вдругъ пришелъ къ убжденію, что здсь или нигд должны быть приведены въ исполненіе его революціонныя намренія. Вмсто того, чтобы, какъ всякая благонамренная лошадь, присесть на заднія ноги, помогать какъ можно боле тормозу и удерживать на себе тяжесть воза, онъ опять рванулся впередъ и повозка такъ быстро покатилась, что тормозъ затрещалъ. Гансъ, предвидя бду, направилъ повозку въ сторону, и надеялся, что растущіе тамъ еловые кустарники остановятъ ее. Бшеное животное разстроило это предположеніе, бросившись вдругъ въ противоположную сторону. Тормозъ лопнулъ, повозка покатилась и упала въ кустарники, шкворень выскочилъ и Блый, почувствовавъ себя на свобод, понесся во весь опоръ съ горы, таща за собою дышло и Ганса, который все еще держалъ возжи въ рукахъ. Выпусти Гансъ возжи изъ рукъ, онъ былъ бы спасенъ, а Блый прибежалъ бы самъ въ конюшню; но Гансъ не хотелъ этого сделать, во-первыхъ потому, что онъ самъ разгорячился, а во-вторыхъ, можно было побиться объ закладъ, что лошадь споткнется о дышло и сломитъ ссб шею, или, по-крайней мр, ногу: два случая, имющіе для лошади одинаково печальный исходъ. Такъ галопировалъ онъ около лошади; онъ зналъ, что здсь, на крутой дорог, ему не справиться съ ней, но тамъ въ деревн, думалъ онъ: «я проучу тебя.»

Вотъ они достигли первыхъ домовъ въ деревн. Блый сообразилъ, что борьба теперь только начинается и удвоилъ быстроту бга; уже они были у дверей булочника, какъ вдругъ мальчики, выходившіе изъ школы, повернули изъ переулка на улицу, еще прыжокъ, и Блый очутился передъ дтьми. Гансъ бросился къ лошади. Завязалась страшная борьба; человкъ и животное съ грохотомъ ринулись на землю, въ двухъ шагахъ отъ разбжавшихся съ крикомъ мальчиковъ. Гансъ сейчасъ же всталъ опять на ноги, но лошадь все еще лежала. Во время бшенаго бга съ горы, волочившееся за ней дышло изранило ей вс ноги, а теперь она упала головою на острый камень и лежала какъ мертвая. Изъ глубокой раны надъ глазомъ струилась кровь и, смшиваясь съ грязью, окрашивала землю.

Мужчины и женщины вс выбжали изъ домовъ; кругомъ ихъ жались испуганные дти.

– Бдное животное! – раздавалось изъ устъ каждаго; о Ганс никто не подумалъ; вс только попрекали его, что онъ могъ такъ изувчить несчастную лошадь.

– Лучше помогите мн поднять на ноги Благо, – сказалъ Гансъ.

Никто не шевелился, только Анна, которая тоже прибжала туда и принесла ушатъ воды изъ сосдняго колодца, начала обливать водою голову лошади. Она при этомъ все продолжала плакать, но на Ганса не взглянула ни разу.

– Ахъ, ты живодеръ, разбойникъ! – раздался, внезапно, охриплый отъ ярости голосъ.

Булочникъ уже давно сидлъ въ шинк и запивалъ досаду, возбужденную въ немъ споромъ съ женщинами. Онъ сейчасъ только узналъ, что случилось и прибежалъ безъ шапки, весь въ мук, но только на этотъ разъ онъ не держалъ рукъ въ кармаиахъ, а поднималъ кулаки къ самому носу Ганса, осыпая его ругательствами, между которыми съ особенною любовью повторялъ слово: «живодеръ».

– Я самъ весь исцарапанъ, – сказалъ Гансъ.

Это было правда. Платье на немъ было изодрано, руки въ крови, пылающее лицо все забрызгано грязью.

Онъ всякому разумному человеку долженъ былъ внушить состраданіе; но такого человка не нашлось въ толп, за исключеніемъ, можетъ быть, Анны, голосъ которой, во всякомъ случа, не имлъ бы всу, если бы даже она (чего она не сдлала) и возвысила его въ пользу Ганса.

– И по дломъ тебе, Шлагтодтъ, сорви-голова! – закричалъ булочникъ и поднесъ опять кулаки къ носу Ганса.

– Если я сорви-голова, то берегитесь! – сказалъ Гансъ. – Вы сами заварили кашу, сами и расхлебывайте ее!

Этотъ упрекъ былъ слишкомъ справедливъ, чтобы не довести до крайности бшенство Гейнца; онъ замахнулся на Ганса, но прежде чмъ опустились его руки, онъ уже лежалъ на земл рядомъ съ лошадью въ кровяной луж.

Минуту спустя лошадь, трясясь всмъ тломъ, вдругъ поднялась на ноги.

– Подымайте теперь Гейнца, – сказалъ Гансъ, проходя черезъ толпу, среди которой никого не нашлось, кто бы ршился поднять руку на долговязаго Шлагтодта, однимъ ударомъ уложившаго на земь толстаго булочника.

Для Ганса было большимъ счастіемъ, что его физическая сила внушала такое почтеніе, иначе, слдующій день не обошелся бы безъ непріятныхъ столкновеній, до такой степени вс деревенскіе жители были предубждены противъ бднаго малаго. Что онъ не хотлъ предоставить Благо собственной судьб, съ опасностью жизни бросился между дтьми и разъяренной лошадью и, отвративъ этимъ большое несчастіе, не желалъ, чтобы за этотъ поступокъ его отколотили въ глазахъ всей деревни, – объ этомъ не подумала ни одна душа, по-крайней-мр, никто не посмлъ этого высказать.