– Мое почтеніе! – сказалъ учитель.

Г. Кернеръ увидлъ, что Греты не было въ комнат и это видимо его успокоило; но самоуверенность его опять исчезла, когда онъ ближе разсмотрлъ выраженіе лица своего будущего тестя.

У г. Зельбица никогда не поднимались такъ высоко брови и не опускались такъ низко углы рта, какъ въ эту минуту.

– Садитесь, садитесь, – сказалъ г. Зельбицъ, – дочь сейчасъ придетъ. Я ей сказалъ, что вы сегодня посл урока придете къ намъ. Значитъ васъ ожидаютъ, что во всякомъ случа очень пріятно.

Г. агрономъ Кернеръ былъ, казалось, не такъ увренъ въ пріятности своего положенія. Онъ вертлся нетерпеливо на стул, былъ очень красенъ и казался сконфуженнымъ. Наконецъ ему удалось проговорить:

– Я надеюсь… мам-зель Грета съ нами… то есть со мною… не въ шутку… гм!…

Г. Кернеръ откашлялся въ руку.

– Моя дочь знаетъ, что она обязана повиноваться отцу.

Взглядъ, которымъ онъ сопровождалъ эти слова, не доказывалъ однако его доверія къ прославленному послушанію дочери.

Мужчины обмнялись быстрымъ, многозначительнымъ взглядомъ, когда услышали у двери легкій шорохъ и что- то похожее на сдержанное рыданіе.

Дверь тихо отворилась и Грета медленно вошла въ комнату. Бдная двочка была такъ блдна, взволнована и испугана, что нужно было имть очень дурную совсть, чтобы, какъ эти оба человека, тревожиться объ успех переговоровъ съ такимъ, повидимому, слабымъ и безпомощнымъ созданіемъ. Грета остановилась у двери (г. Кернеръ тоже всталъ, но не смелъ отойти отъ своего стула), а г. Зельбицъ поднялъ брови такъ высоко, что оне едва помещались на лбу, и произнесъ вкрадчивымъ голосомъ:

– Многоуважаемый г. Яковъ Кернеръ оказалъ сегодня величайшую честь моему дому, прося руки твоей, дочь моя, Анна – Амалія – Маргарита. Онъ поступилъ благородно и не обратился, подобно столь многимъ легкомысленнымъ и безсовстнымъ молодымъ людямъ, сначала къ двушк, потомъ къ отцу; наоборотъ, онъ обратился прежде къ отцу, а потомъ къ дочери, слдуя изреченію: «что благословеніе матери воздвигаетъ дома дтей, а проклятіе отца низвергаетъ ихъ». И ты тоже, дочь моя, съ благословенiя отца, протянешь руку г. Якову Кернеру, по пятой заповди, повелвающей дтямъ: «чтить родителей, да благо имъ будетъ и да долголтны они будутъ на земли». Подойди же, дитя мое, поближе.

– Я не могу, батюшка, я не могу, – тихо проговорила бдняжка.

– Не можешь? – прогремлъ отецъ, напускное спокойствіе котораго совершенно истощила патетическая рчь. – Не можешь? Безразсудное дитя! Ты должна, говорю я теб, должна, или я теб покажу, что значитъ отцовская власть! Если бы твоя покойная мать это слышала, то она перевернулась бы въ могил!

– Боже мой! Боже мой! – рыдала двушка и ломала въ отчаяніи руки.

– Я знаю, что у тебя на ум! Я не хочу переносить непослушанія единственной дочери и лечь въ могилу съ горестію на сердц! Я не потерплю, чтобы позоръ обрушился на мой честный домъ!

Старикъ, видя себя обманутымъ въ надежд, что всегда сговорчивая Грета скажетъ „да,“ въ последнюю минуту вышелъ изъ себя и чуть было не прибилъ Грету, въ присутетвіи ея будущего жениха.

Г. Кернеръ сделалъ мину, въ которой можно было прочесть боле гнва и злобы, чмь стыда и раскаянія.

Грета все стояла у двери вся въ слезахъ, и была такъ взволнована, что едва могла держаться на ногахъ. Вдругъ дверь отворилась, и служанка Христина закричала:

– Боже мойі Боже мой! Разве вы не знаете: Гансъ убилъ наповалъ блую лошадь булочника и ему самому перерзалъ горло!

Грета вскрикнула, хотла выбжать изъ комнаты, но пошатнулась на порог и упала безъ чувствъ на руки Христины.

Агрономъ Кернеръ все еще не считалъ за нужное ретироваться, пока самъ старикъ, видя, что Грета начала приходить въ себя, не положилъ конца этой сцен, и не услалъ счастливаго жениха, прося его разузнать подробности страшной исторіи и принести ему немедленно извстіе оттуда.

Къ счастію исторія оказалась не такой ужасной, какой она донеслась отъ дому булочника до школы, хотя она все-таки была довольно непріятна для бднаго Ганса.

Гансъ около десятаго часу кончилъ работу въ лсу и наложилъ послдній возъ дровъ; у него было тяжело на сердц, какъ никогда еще не бывало въ жизни. Онъ проводилъ такіе счастливые часы здесь въ лсу, казавшемся теперь, когда вс срубленныя деревья были свезены и почва изрыта колесами телгъ, такимъ пустыннымъ и безобразнымъ! Его работа была не только послдняя въ этомъ году, но послдняя въ этомъ лсу! Хозяинъ это ему объявилъ. Онъ, конечно, не иметъ права вдругъ ни съ того ни съ сего отказать ему отъ мста; но долженъ ли Гансъ связываться съ этимъ сумасбродомъ? Посл глупой исторіи съ Анной, ему нельзя было оставаться въ дом, хотя ему отъ души было жаль Анну и онъ много бы далъ, чтобы вчера, въ темныхъ сняхъ, она не попалась въ его объятія. Но всего хуже было то, что всю эту исторію, Богъ всть какъ, разукрасятъ и перетолкуютъ Грет. Что подумаетъ она о немъ? Броситъ ли она тогда соломенные коврики въ уголъ? Гансъ застоналъ такъ громко, какъ будто послднее полно, которое онъ бросилъ на возъ, было вдвое тяжеле остальныхъ. Блый оглянулся; если бы кто-нибудь понималъ его, вотъ что можно было бы прочесть въ его черныхъ глазахъ: «Ну, теперь пойдетъ отвратительная дорога подъ гору. Тяжелая телга навалится мн на заднія ноги и вдобавокъ меня еще поколотятъ порядкомъ! Мн очень хочется положить этому конецъ!»