Гансъ сначала очень сердился на свою жилицу за ея болтливость и хотлъ ей тотчасъ отказать отъ квартиры, такъ какъ подходило первое число, а она такъ же, какъ и въ прошлый мсяцъ, не была въ состояніи заплатить за нее. Но у него не хватило силъ выгнать эту женщину; гд найдегь она себ пристанище? Никто не приметъ ее. Здсь, по крайней мр, она съ семьей иметъ пріютъ отъ непогоды, да еще Гансъ хотлъ ей дать на зимнее топливо щепокъ и хворосту, предоставленныхъ великодушнымъ Гейнцемъ въ его пользу. Кром того, меньшой ребенокъ, котораго долговязый Гансъ любилъ особенно за его крохотный ростъ, заболлъ. Потому, придя къ жилиц, Гансъ перемнилъ намреніе, Заговорилъ о постороннихъ вещахъ и подарилъ вдов нсколько грошей, такъ какъ у нея, по обыкновенію, не было ни полушки. Она, конечно, перестанетъ болтать, если я скажу, что этимъ она вводитъ меня въ непріятности, сказалъ про себя Гансъ. Онъ даже сталъ подумывать, нельзя ли съ г-жей Миллеръ, которая, въ качеств нищей, иметъ доступъ во вс дома, переслать записочку Грет, какъ вдругъ получилъ извстіе о Грет чрезъ человка, отъ котораго всего мене могъ этого ожидать.

Человкъ этотъ былъ никто иной, какъ Клаусъ, который, кром соломенныхъ туфлей, скупалъ на фабрик корзины и цыновки и продавалъ ихъ по домамъ. Однажды онъ повстрчался съ Гансомъ, когда тотъ возился съ блой лошадью на крутомъ спуск горы. Телжка Клауса на этотъ разъ была опять пуста; слдовательно, онъ отправлялся на фабрику. Молодая и горячая блая лошадь родилась въ долин и питала неопреодолимый страхъ ко всмъ крутымъ спускамъ, вроятно потому, что не довряла тормозу тяжело нагруженной телги, катившейся сзади. Готовый ежеминутно помчаться внизъ, блый еще боле увеличивалъ трудности пути.

– Не легкая работа, Гансъ! – сказалъ Клаусъ, немного приподнимая изорванную рогожку, которой прикрылся съ головой отъ дождя. Гансъ, еще не забывшій своего страшнаго сна и разсерженный блымъ, стоявшимъ теперь тихо, но съ раздувающимися ноздрями, вовсе не былъ расположенъ продолжать разговоръ. Онъ проворчалъ себ подъ носъ нчто такое, что должно было отбить у Клауса охоту къ дальнейшей бесд. Но, вроятно, старикъ не понялъ Ганса, потому что вытащилъ свою коротенькую трубочку, закурилъ ее и повторилъ:

– Не легкая работа, Гансъ! За-то врно хорошо платятъ.

– Я не спрашиваю, какую прибыль приноситъ вамъ ваша торговля, – грубо отвчалъ Гансъ.

– Ну, ну, не сердись, – сказалъ старикъ. – Что я получаю, счесть не трудно: съ пары туфлей мн прибыли два пфенига, съ каждаго коврика три, а раньше недли не сбудешь всего товару – жить этими деньгами нельзя – и я давно бы умеръ съ голоду, если бъ иногда не перепадалъ лишній грошъ со стороны.

– Вотъ какъ! – сказалъ Гансъ.

– Да, – отвчалъ Клаусъ; – и теб не мшало бы поискать какого-нибудь заработка на сторон.

– Да гд его искать-то? – проворчалъ Гансъ.

– Найти не трудно, – продолжалъ старикъ, задумчиво покуривая свою трубочку. – Клаусъ всегда радъ услужить хорошему человку. Я и отцу твоему доставлялъ работу, Гансъ.

– Въ самомъ дл? – спросилъ Гансъ.

– Да, да, – продолжалъ Клаусъ, – черезъ меня твой отецъ заработалъ немало денегъ. Он ему были нужны, и теб, можетъ быть, скоро понадобятся.

– Какъ такъ?

– Такой славный парень, какъ ты, не можетъ остаться на вки-вчныя бобылемъ, какимъ живу я, старая перелетная птица. На меня двушки никогда и вниманія не обращали! А содержать жену и дтей, Гансъ, стоить дорого, очень дорого.

И старикъ покачалъ головой, такъ что вода съ намокшей рогожки потекла ему на лицо.

– Никогда я не женюсь, – сказалъ Гансъ, съ грустью воспоминая о злой Грет, которую не видалъ уже съ недлю.

– Не говори этого, не говори! – сказалъ Клаусъ, продолжая курить. – Ты, конечно, еще не покупалъ у меня соломенныхъ ковриковъ, чтобы послать ихъ Грет, какъ сдлалъ сегодня Яковъ Кернеръ, но…

– Что вы говорите? – закричалъ Гансъ и рванулъ за поводъ благо, начавшего посл минутнаго отдыха снова выказывать признаки нетерпнія.

– Да, да, – сказалъ Клаусъ, спокойно продолжая курить. – Сегодня утромъ у меня остались только два коврика, самые лучшіе и дорогіе; я ихъ никакъ не могъ сбыть. Я только-что хотлъ отъхать отъ шинка, какъ вдругъ подходитъ Яковъ и начинаетъ торговать ихъ; долго мы не могли сойтись въ цн. Вотъ теб еще грошъ, Клаусъ, – сказалъ Яковъ и сталъ шарить у себя въ карман; – зазжай къ школьному учителю, кланяйся ему и передай эти коврики мам-зель Грет. Мам-зель Грет! Вотъ ты куда мтишь! подумалъ я и похалъ къ дому школьнаго учителя. Я его не засталъ дома, онъ былъ въ школ. Смотри, Гансъ, лошадь не хочетъ стоять, да и мн надо засвтло перебраться черезъ гору. Прощай!

Старикъ засвисталъ своимъ собакамъ, которыя преспокойно улеглись въ луж на дорог, вроятно разсудивъ, что мокре, чмъ теперь, он не будутъ.

– Блый еще можетъ постоять минутку, – сказалъ Гансъ.

– Мн нечего больше разсказывать, – отвчалъ старикъ, начиная распутывать постромки. – Я засталъ Грету одну дома и передалъ ей подарокъ. Думалъ, она поблагодаритъ меня за трудъ и поднесетъ рюмочку. Какъ бы не такъ! Она вдругъ залилась слезами, бросила мои прекрасные коврики на полъ, будто старыя рогожки, и долго продолжала плакать. Ну, подумалъ я, скверное дло! Не желалъ бы я быть ихъ сватомъ! Однако прощай, Гансъ, счастливаго пути!