У Соснина в который уж раз перехватило дыхание, смотрел им, уходящим, вслед, смотрел.

Пока не увидел новенькую, ещё сыроватую от клея афишу. Большими буквами: «Довлатовские чтения». И помельче: «ведёт мемориальный вечер…», и вовсе мелко: «Моховая, дом…»; мемориальный… неужто и Довлатов?!

– Ну и денёк! – вырвалось восхищённо-удивлённое восклицание из маленького транзистора, стоявшего на краю прилавка.

Сзади накатывал грохот, визг – бритоголовые подростки в коротких расстёгнутых кожаных куртках, узких чёрных штанах неслись на укреплённых на колёсиках досках, ловко надавливая большими тяжёлыми ботинками то на один, то на другой, скруглённый и чуть загнутый, как у широкой лыжи, конец доски, – доски, точно приклеенные к гофрированным подошвам, взлетали, одолевали преграды. Грохочущая орава свернула в ухабистую расщелину между руинными горами, ловко объехала похоронную процессию – гроб несли на руках к дыре в ломанно-бетонном, заросшем прутьями арматуры, склоне скорбной горы – орава на досках скрылась за грудами битых кирпичей и панелей, там и сям облицованных глазурованной плиткой-ириской, тускло отблескивавших наподобие ледяных торосов. На одной из уцелевших в вертикальном положении панелей сияла вывеска: «Студия красоты», на другой панели, наклонной – рекламировалась «Италия в вашей ванной»; буквы нервно мигали над выложенным разноцветной керамикой уголком Венеции в квадратном окне.

В руинную кручу был встроен и остеклённый с трёх сторон кубик, в нём, перед экранами белых телевизоров и плоскими пультами-клавиатурами сидели на вращающихся креслах аккуратно одетые и причёсанные юные боги.

Экраны ярко синели, будто южное небо.

Боги, бойко поигрывая пальцами, не отводили глаз от волшебной синевы, в которой рождались и умирали буквы, цифры.

Девица в замшевой коричневой миниюбочке протянула бумажку; хороша! – чуть вьющиеся, с рыжеватым отливом, волосы, дивный разрез серых прозрачных глаз, красиво прорисованные полные губы… а какой длины ноги!

На бумажке – уменьшенная копия афиши: «Довлатовские чтения». Моховая… ведёт вечер… слово о Довлатове – Тропов; участвуют: А. Битов (Петербург-Москва), А. Генис (Нью-Йорк).

Да, похоже, и Довлатова нет уже.

Между витринами дробилось и разбегалось пространство, которое служило ко всему и комнатой смеха. Параллельно, передразнивая малейшее движение, заскользили справа и слева, быстро удаляясь или на миг застывая в изящных позах, готически-удлинённые, возвышенно-благородные двойники, их же, не отступая ни на шаг, сопровождали, пялясь по сторонам, притопывая раздутыми, как сардельки, ножками и загребая воздух уродливыми обрубками рук, приплюснутые кретинообразные карлики, укравшие у Соснина разгоравшиеся нездоровым любопытством глаза; наконец, выбрался из зеркального плена.

Побрёл по узкой, с выбоинами дорожке, по которой унеслась орава на досках.

Руины, расползаясь, превратили в тропинку некогда широкую улицу, возможно, шоссе. За остеклённым, сияющим изнутри синими экранами, кубиком виднелся ещё один, побольше, не кубик даже, куб – тоже прозрачный, сверкающий, с шикарным широким прилавком, который протыкали лебедиными шейками пивные насосики с эмалево-латунными ручками, и объёмной буквенной вязью во весь фасад: «пиво, сваренное для вас», чуть поодаль – тощие деревца и коробчатый параллелепипед, но ветхий какой-то, с застарело-грязными стёклами, из-за него тяжело взлетал толстый, с бело-сине-красной полосой и трёхцветным флажком на хвосте самолёт.

В глубине параллелепипеда, слева и справа фланкированного бугристыми, заросшими бурьяном руинами, обозначился пластиковый барьер, разделённый на отрезки весами для взвешивания багажа, к барьеру тянулась очередь, её огораживали бордовые бархатные канатики. У роскошных чемоданов из жёлтой кожи, в окружении щебетавших и оживлённо жестикулировавших дам со следами былой красоты на лицах стоял импозантный, в бежевом мохнатом пальто… несомненно, это был Шанский! Потяжелевший, обрюзгший, непривычно солидный, хотя молодые глаза искрили. Провожали его поблекшие, но узнаваемые всё-таки Милка, Людочка… о, – старая любовь не ржавела? – выцвела и располнела Зиночка, лаборантка кафедры. А почему я не провожаю Шанского? Он так быстро успел получить визу, собраться? Даже не выпили накануне отлёта, – поразился было Соснин, – и почему нет среди провожающих Бызова, Бухтина? Откуда у Шанского эти пижонские чемоданы, верблюжье пальто? Или… препротивный холодок пощекотал внутренности и угнездился где-то там, где должна была пребывать душа, сама душа ушла в пятки.

Или… Часы над дверью аэропорта стояли.

В дверях высился огромный небрежно одетый негр, сложил рупором ладони, звал кого-то из упавшей вдруг темноты. – Ива-а-н, Ива-а-а-н…

И сразу тьма рассеялась, пролился жиденький дневной свет.

– Сходите, вам будет интересно! – улыбнулась девица, похоже, та самая, длинноногая, в замшевой коротенькой юбочке… вертел в руке афишку «Довлатовских чтений».

Но смотрел-то Соснин на изумительно сработанную, подсвеченную изнутри, как объёмный слайд, стеклянную афишу с яркой диагональной надписью по белому, с позолотой и зеркалами, залу половцевского особняка: «Всемирный Клуб Петербуржцев представляет». И – ниже, по горизонтали – «Город как текст». Лектор А. Шанский (Париж).

– Постер устарел, лекция позавчера была, – объяснила стройная рыженькая девица с замшевым коричневым лоскутком на бёдрах. Будто бы одинаковые… или – в глазах двоится? Пока Соснин соображал – она вручила ему билетик-афишку. Или это была другая девица? – за немытым витражом не стало Шанского, провожавших. Исчезли и негр, девица… только что благоухала рядом.

От зеркалистой, собранной из листов идеального закалённого стекла автобусной остановки отваливал старенький чадящий автобус.

На обшарпанную дверь аэропорта служительница в лётном, в талию, синем кителе вешала амбарный замок.

Из руин тут и там выросли уже рощицы тоненьких железных стоек, тут и там блестели стеклянные скаты крыш; складировались штабельками стеклянные сводики, разноразмерные арочки; в крайней секции, примыкавшей к свалке строительного мусора и пищевых отходов, открывался «Аппенинский кофейный домик» – как раз перерезалась лента.

«Шаверма-мебель-кожа-дублёнки-пиво-кофе» – полыхнул неон.