Шрифт:
Шyм в комнате внезапно смолк, будто выдернули штепсель громкоговорителя. С другого конца комнаты, прорезая тишину, донесся Тамарин голос; как получилось, что он, Дроздов, попал в газету?
— Сам удивляюсь, Тамарочка. Ни за что ни про что. Влип, что называется.
Ответом был смех. А потом пришли приглашенные девушками парни: Анатолий, Андрей, Алексей. Запомнил легко, все на «А». И все по первому взгляду свои, рабочие ребята. Не дождавшись приглашения, поволокли со стола кому что поближе. Получив по рукам от Тамары, дисциплинированно начали рассаживаться. Борис хотел быть рядом с Женей, но как-то так получилось, что его соседкой оказалась Тамара.
И Борис ловил через стол ревнивые взгляды Жени. Правда, грустно ей, пожалуй, не было: она то отвечала на внимание Анатолия с одной стороны, то на ухаживания «ненаглядного». Наконец, когда, сдвинув столы, изготовились к танцам, Борис «выловил» Женю, и тотчас выяснилось: танцоры они скверные. Хоть в этом сошлись.
— Давай удерем незаметно,— шепнула Женя.
Улизнули, кажется, удачно. Женя вцепилась в его два пальца: ладонь оказалась совсем маленькой, горячей, хотя и жесткой. Говорили обо всем и ни о чем, пока не очутились на берегу Москвы-реки. Забрели в безлюдный уголок, снега здесь почти не было.
— Ну как, Женя? Отдышалась?
Она вздохнула всей грудью, подняла на него глаза.
— Ох… Даже верить боюсь.— Торопливо стала рассказывать, как ее учит Екатерина Михайловна.— Уже пять раз похвалила.— И вдруг прижалась щекой к тыльной стороне его ладони и поцеловала.
Борис отдернул руку, как от ожога.
— Да ты что?! Что я тебе, поп? Чего ты мне руки целуешь?
— Какая она у тебя большая, добрая!.. И сам ты… такой надежный и добрый-добрый…
Расстегнув пальто, девушка прижалась к его груди. Щека Жени оказалась где-то у его подбородка, а руки — у него за спиной. Тихо отстранив голову Жени, он поймал ее губы, крепкие, горячие, податливые. Целовались долго, пока дрожь не охватила обоих. Он опомнился первым, а Женя не отпускала.
— А ты на самом деле любишь?
— Очень!
— А за что?
— Разве любят только за что-то? Все время о тебе думаю.
— И я тоже. Но боюсь, боюсь!..
— Чего?
— Уйдешь! Узнаешь все и уйдешь.
Первым порывом было сказать, что он и так знает много, но не ушел же — наоборот, стал еще ближе и теперь готов заслонить ее ото всех бед, от всего злого и подлого.
Но сказал другое:
— Запомни, Женя. Никогда у тебя не будет более верного человека, чем я. Что бы со мной или с тобой ни случилось… — Он сжал в ладонях ее лицо, заглянул в глаза.— Помни, у меня это — на всю жизнь.
— Это правда?!
— Правда. Сил у меня на десятерых хватит. Если поверишь… шагай рядом.
— Да я знаю… верю… Но я, я такая плохая… Разве я могу с тобой… с таким… — и заплакала, горько и безутешно.— Я исстрадалась вся.
— Но почему?!
— Тебя так долго не было. Я думала — ну все, конец. Узнал обо мне и шарахнулся… А Тамара мне сказала… ты в какой-то комиссии…
— Тамара?
— Она тебя тоже ждала.
— Почему меня? У нее же Сашка…
— Нет… Он ко мне лезет. Четыре раза провожал. Замуж зовет.
— Так вот сразу… и замуж! Голову ему задом наперед…
— Не надо. Я ему и так повернула.
Потом они опять целовались. А Бориса сжигала мысль: вдруг у Сашки всерьез? Мордобоем тут не поможешь, в ней, в Жене, все дело. Но Борис так и не смог сказать в тот вечер, что видит Женю своей женой.
А Женя чего-то ждала, заглядывала ему в глаза, глубоко вздыхала… О чем вздыхала?
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ИЗМЕНА
1
Покатились недели, складываясь в месяцы… В один из выходных побывал Борис у Пашки Зыкова. Встретили его с такой радостью и хлебосольством, так хорошо ему показалось после общежития в семейном кругу, что он заколебался: а может, зря отказывается поселиться у Зыковых? Но когда стал рассказывать о себе, в глазах у Пашки промелькнула ехидная завистливая усмешка. Мелькнула и тотчас погасла.
«Нет уж, шалишь. Буду жить у себя»,— подумал Борис.
На службе у Пашки были немалые достижения, об этом он говорил долго, с подробными деталями. Он догнал, а потом и оставил позади дядины рекорды скоростного резания металла. Так что Пашка тоже жал в рекордсмены.