состоянии регрессировать к детской наивности, сколько бы он ни

юродствовал и ни притворялся беспомощным. Если уж вы взрослый человек,

то не стоит желать себе нового детства, как не стоит требовать в

железнодорожной кассе билет до Эдема, потому что никто не продаст вам

его. Взрослому человеку заказан этот маршрут, и все, что ему остается,

– это устремляться вперед, расти и взрослеть, постигать наивность

<вторичную>, наивность умудренной старости, проникаться унитивным

мироощущением, которое единственно в состоянии дать человеку

возможность познавать высшее через насущное. Единственный путь

расширения насущной реальности, выхода за ее пределы - путь истинного

знания, путь личностного роста и взросления.

Еще раз сформулирую, что мы имеем дело с тремя разновидностями

конкретного восприятия. Во-первых, мы говорим о конкретном восприятии

людей, редуцированных к конкретному, в случаях, например, поражений

головного мозга. Во-вторых, мы говорим о восприятии ребенка, не

доросшего до понимания абстрактного. И в-третьих, о восприятии

здоровых взрослых, о такой разновидности конкретного восприятия,

которая благополучно уживается со способностью к абстрагированию.

Заметки о наивном познании

269

То же самое можно сказать и о природном мистицизме по Вудвортсу. Вряд

ли стоит принимать детское восприятие в качестве образца для

самоактуализации, для высшего постижения, для постижения конкретного

или постижения сою-мама, для постижения особости, - не стоит хотя бы

потому, что ребенок не перерос абстрактного, он просто не дорос до

него.

Обсуждая работы Экхарта, Судзуки и многих других авторов религиозного

толка, необходимо отметить, что их определение унитивного сознания,

которое является по сути слиянием вечного и преходящего, отрицает

преходящее как таковое. (Смотри на с. 111 цитату из Экхарта, где он

говорит о <сиюминутном>.) Эти авторы склонны считать истинной

реальностью только священное, вечное или божественное, они вплотную

приближаются к тому, чтобы отказать миру в реальности. Они не признают

священного, вечного и божественного в преходящем, не признают, что

сакральное можно и нужно видеть в мирском и через мирское, что высшую

реальность можно и нужно видеть в насущной реальности. Я бы добавил,

что ее просто невозможно увидеть каким-то иным образом, ибо высшая

реальность лежит не за семью морями, не в ином мире, она не

аристотелевский <немир>. Мир един и единственен, и то, насколько в

человеке уживается высшее и обыденное, на самом деле зависит лишь от

его способности воспринять мир с точки зрения вещей высшего порядка и

одновременно во всей его обыденности. Прими мы иной подход, и тут же

окажемся в ловушке. Мы начнем рассуждать о иных мирах и в конце концов

опустимся до басен о боге, сидящем на облаках, о некоем рае, который в

принципе осязаем и ощутим, но который просто существует где-то в

другом месте. Мы примем религию в ее потусторонности и

сверхъестественности, мы смиримся с ее нездешней, чуждой нам природой,

отберем у нее гуманистическую и естественнонаучную составляющие.

Я понимаю, что когда я говорю о высшей реальности и о насущной

реальности, может создасться впечатление, будто речь идет о двух

отдельных реальностях в актуальном физическом пространстве и в

актуальное физическое время, о разных, независимых друг от друга

реальностях. Поэтому было бы лучше говорить о двух типах восприятия,

двух типах познания, двух способах мироощущения. Также было бы

правильнее говорить не об унитивном сознании, а об унитивном

мироощущении. Таким образом мы избежим путаницы в рассуждениях о

постижении высшего и обыденного, вроде той, которую нельзя не заметить

далее у Судзуки, когда он заводит речь о переселении душ, о инкарнации