ногу, уходит к хозяйственным постройкам. В загоне моментально загоготали гуси,

разбуженные её причитаниями и громкой вознёй.

Вода! Одна мысль о ней заставила сильнее биться сердце, бросаюсь к колодцу,

тащу за верёвку тяжёлое ведро и жадно пью, делая большие, судорожные глотки.

Живительная влага очищает разум, и тело наливается силой, даже страх утихает,

засев лишь маленьким холодным комочком где-то под сердцем. Оглядываюсь по

сторонам, вблизи навес, под ним натянуты верёвки и, мне поначалу показалось, там

вялится рыба, но оказались на них связки зелёных лягушек. Под другим навесом сушатся

мухоморы и пучки душистых трав. В сарае завозился медведь, гремит цепь, он

высовывает огромную морду, но на него зло прикрикивает старуха и зверь поспешно

убирается обратно. Не знаю почему, но мне стало жалко медведя, будет возможность, обязательно отпущу его на свободу.

– Тебя как звать, милок?- слышится голос Бабы-Яги.

– Кириллом,- слегка запнувшись, говорю я.

– Чудное имя,- шамкает она.- Верно, из дальних краёв?

– Из дальних, бабушка,- соглашаюсь я.

– Это хорошо,- почему-то радуется старуха.- А родители, где твои?

– За болотом,- неопределённо говорю я.

– Верно, ищут тебя уже,- она внезапно появляется за моей спиной, и я вздрагиваю от

неожиданности.

– Конечно, ищут и скоро найдут,- едва не вскричал я.

– Что ж, я гостям рада,- ухмыляется старуха, искоса бросив взгляд на ужасную изгородь.

Затем она уходит к бане и вскоре из неё повалил крепкий дым. Я бесцельно хожу по

двору, высматривая пути к отступлению. Не верю я этой старухе, не отпустит меня, взгляд

у неё злющий и хитрый, я уверен, задумала она мысль чёрную.

Как бы невзначай подхожу к калитке, мгновенно с ветки слетает филин,

проносится над головой и глухо ухает, моментально слышится насмешливый голос Бабы-

Яги.

– Ты куда-то собрался, Кирюша?

– С чего вы взяли, бабушка, просто хожу,- я нехотя отхожу от выхода, прищурив глаза, со

злостью смотрю на филина, который сел на ветку яблони и не сводит с меня немигающего

взгляда. Будет возможность, пёрышки ему выдёргиваю, мстительно думаю я. Филин

словно читает мои мысли, переваливается с лапы на лапу, скрипнул крючковатым

клювом, крепче обхватывает острыми когтями ветку. Да уж, справится с ним, будет

сложно, разве, что палкой навернуть. Интересно. Есть ещё охранники, или только филин?

Словно подтверждая мои опасения, в загоне громко гогочут гуси и, переваливаясь с боку

на бок, выходят из него огромные птицы, ну просто мутанты какие-то, размером с добрых

индюков, а то и больше. Они окружают меня, и я пячусь к бане, с удивлением и

растерянностью замечаю, что клювы у них тоже странные, усеянные острыми зубами, как

у крокодилов. От пары штук, конечно, можно отбиться, но со стаей вряд ли, уныло думаю

я, и вваливаюсь в предбанник.

Баба-Яга оборачивается ко мне, учтиво говорит:- Одежду сюда положи, её

обдериха постирает, а оденешь эту,- указывает она на белые холщёвые штаны и такую же

белую рубашку.- Да с банником будь поучтивее, он не любит когда кто-то моется после

двенадцати, но я уговорила его не свирепствовать, чёрную курицу задушила и, не

ощипывая, закапала под порогом бани,- гнусно улыбается старуха,- вот и кусок чёрного

хлеба положила и крупной солью засыпала. Надеюсь, не станет он тебя обжигать

кипятком и кидаться камнями в печи-каменке. Разве, что в стену будет стучать, но ты не

бойся, до смерти он запаривать тебя не будет.

– Банник, а кто это?- вздрагиваю я, но пытаюсь не подавать вида, что мне страшно.

– Не уж то никогда не встречался?- удивляется Баба-Яга.

– Так мы привыкли мыться в ванной, под душем,- невольно шмыгаю носом, так мне не по

себе.

– Банник – дух, живущий в бане, а обдериха – его жена. Если найдёшь с обдерихой общий

язык, одежду выстирает и дырки заштопает, волосы расчешет. А если всё же захотят

чинить против тебя зло, вот, возьми,- старуха протягивает железный прут,- они как огня

боятся железа.

– Спасибо, бабушка,- уныло говорю я. Никогда бы не мог подумать, что мытьё в бане

такой опасный процесс, лучше грязным ходить, чем одной рукой веничком себя