***

Коннор оставляет меня в своем доме, а сам отправляется за фильмами потому, что я больше не могу выдерживать машину. Кажется, что ее сжимают, сдавливая меня, кроме того, металлические двери кажутся слишком тонкими для чего бы то ни было, что рыскает снаружи.

Я поворачиваю ручку двери и чувствую удары, которые грохочут под моими ногами. Я ахаю, но затем понимаю, что это музыкальный ритм. Очень громкая музыка. Толчком я открываю дверь.

Музыка ревет из стереосистемы в кабинете в глубине дома.

«Сегодня я ненавижу весь свет,

Ты слишком хорош для меня,

Я понимаю это, но не могу измениться …»[2]

Я слышала эту песню раньше, но мне сложно представить с какой стати какая-то буйная женская рок-музыка взрывает половые балки у Коннора дома. Голос оттеняет пение исполнительницы. Более высокий и поет невпопад. Я вхожу в коридор и прохожу через кухню. Дверь кабинета приоткрыта. Я колеблюсь перед тем, как заглянуть внутрь. Через узкую щель я вижу, как Дейзи качается туда-сюда и обнимает что-то, прижатое к груди. Я шагаю вперед и избегаю скрипящих половиц, быстро понимая, что половая доска могла бы сломаться, и никто бы ее не услышал при таком то реве гитары.

Дейзи поет? Ее голос пытается следовать резкому ритму, но в нем все еще звучит ее легкая приятность. Песня не совсем подходящая. Она покачивается и поворачивается, подскакивает и выкладывается в песне, не обращая внимания на слушателей. Я подавляю смех, который пузырится у меня в груди. Почти задыхаюсь от него. Дейзи поворачивается ко мне, ее глаза закрыты, губы двигаются в песне. И тогда я вижу их.

Слезы. Слезы оставляют следы в ее макияже, по одной толстой, вертикальной линии под каждым глазом с чистой, бледной, свободной от основы под макияж кожей. Чернота с ее ресниц размазалась над и под веками. Она вся выглядит возбужденной, обессиленной, порозовевшей и выпачканной. Погибшей. Неуравновешенной. Ни ореола света, ни искр, ничего. Во мне что-то обрывается. Печаль Дейзи просачивается сквозь ее кожу, витает в воздухе и немедленно передается мне.

– Дейзи…

Она роняет плоский, квадратный предмет в руках. Тот разбивается на части. Стекло раскалывается. Осколки усеивают пол у ее ног.
– О, Джейд… - Она смотрит на меня покрасневшими глазами.
– Ты напугала меня.

– Мне так жаль, - я бросаюсь вперед, чтобы помочь ей собрать кусочки.

– Нет, не переживай.
– Она опускается на колени и поднимает фотографию, прижимая ее к подолу. Она дает пальцам задержаться на изображении, на миг смотрит на меня вверх и затем занимается подборкой всех разбитых осколков.

Я шагаю вперед и встаю перед ней на колени, подбирая кусочки стекла.

– Это была последняя песня, которую он слышал в моем исполнении … - Тихо произносит она.

– Что?

Она наклоняет шею и кивает в сторону все еще ревущего стерео.
– Дэвид и я … мы бывало частенько отправлялись в Французский квартал и немного выпивали.
– Она моргает и еще больше слез течет по ее лицу.
– Эта песня играла по радио, и он подначивал меня спеть ее.

– А ты?

– Само собой. Я стояла на помосте и пела во всю силу своих легких.
– Она улыбается и вытирает нос.
– Девид и я так сильно смеялись. Видела бы ты нас. Как два подростка на свидании. Но мы всегда походили на них, ты знаешь. Влюбленные. Счастливые. Даже когда этот человек сводил меня с ума, он заставлял меня смеяться.

Я не знаю, что сказать. Дейзи сидит там, бережно держит в руке фото мужа, как-будто он слишком хрупкий, чтобы отпустить его. Она рассматривает фото, проводя пальцами линии возле его волос и туловища.

– Он был моим лучшим другом.
– Ее нижняя губа дрожит. Сидя на полу она выглядит такой же сломанной, как разбитая рамка. Ее глаза тусклые, измученные и какие-то еще. Грустные? Конечно. Но в ее темно-карих глазах есть еще нечто настолько изменчивое, целый водоворот эмоций, удерживаемых одним-единственным якорем, но мне этого не понять.
– Мне казалось, что я потеряла его еще до того, как он умер. Муж вечно работал в этом проклятом кабинете над теми гребаными бумагами. В последние несколько месяцев он стал другим человеком.

Я кладу руку ей на плечо. Слишком боюсь сказать что-то … что-то неправильное, что-то равнодушное, что-то такое, что толкнуло бы ее еще. Дейзи тянется вверх и прикасается к моей руке, а затем ложится на нее щекой.
– Впрочем, все это стоило того. Ничто не сравнится с любящим тебя лучшим другом.

Ее щека теплая на моей руке. Она играет с подолом моего платья. Ее платья.

– Словно кто-то входит, и твой мир трескается на кусочки, а потом … он здесь, и он тот клей, что держит тебя вместе, который все приводит в порядок. Он был моим восходом солнца, ты знаешь. Он делал мой мир ярким, заставил меня узнать, что день всегда обещает что-то прекрасное и удивительное.
– Она закрывает глаза.
– Я не видела восхода солнца долгое, долгое время.

Я рассматриваю ее. Уязвимая. Глаза закрыты от всего мира. Должно быть, там, внутри нее, темно. Она так отличается от женщины, которую я встретила в тот, первый день, … она вся сияла и светилась. Я осторожно сажусь рядом с ней.
– Дейзи.
– Шепчу я.
– Когда я впервые тебя увидела, я подумала, что ты выглядела как солнце.

Она открывает глаза и и встречает мой пристальный взгляд.
– Как солнце?

Я киваю.
– Каким-то образом ты сделала комнату ярче, теплее. И я помню, как подумала, что могла бы опьянеть от солнечного света этой женщины. И я знала, что хотела быть такой же. Я хотела, чтобы люди заблудились в моем свете. Я хотела быть солнцем … как ты.