Иов — жи­вой, ис­клю­чи­тель­но чут­кий че­ло­век. Жизнь же тре­бу­ет му­же­ст­вен­но­го на­пря­же­ния сил — не от­вле­чен­но­го рас­ки­ды­ва­нья умом. Иов со­от­вет­ст­вен­но при­ни­ма­ет и Гос­по­да, и се­бя са­мо­го — все­рь­ез. Мож­но ли ра­зо­рвать жи­во­го че­ло­ве­ка на­двое, на Ио­ва дол­го­тер­пе­ли­во­го и Ио­ва дер­заю­ще­го? Как не за­ме­тить це­ло­го, ос­нов­но­го: Ио­ва ве­рую­ще­го?

Но дру­зья Ио­ва не­вер­ны, как те­ряю­щие­ся в пус­ты­не ру­чьи.

Так и вы те­перь ни­что: уви­де­ли страш­ное и ис­пу­га­лись (6.21).

Ис­пу­га­лись: ина­че к че­му бы стря­пать миф о спра­вед­ли­во­сти ми­ро­по­ряд­ка?.. Ио­ву же страх Бо­жий был кре­по­стью в дни бла­го­ден­ст­вия. Бо­го­бо­яз­нен­ность, как это ни ус­коль­за­ет от де­ка­дент­ско­го про­чте­ния, от­ли­ча­ла пра­вед­но­го Ио­ва. При­чем имен­но бо­го­бо­яз­нен­ность — не без­лич­ная са­мо­за­кон­ная нрав­ст­вен­ность. Од­на­ко пе­ред ли­цом опас­но­сти, пе­ред уже раз­ра­зив­шей­ся бу­рей — на­ли­цо не страх, но дер­за­ние Ио­ва. Страх уже не­уме­стен, те­перь он был бы уже и не «стра­хом Божь­им», но про­стым жал­ким че­ло­ве­че­ским стра­хом. Ве­ра Ио­ва те­перь вы­ра­же­на в дер­за­нии, как пре­ж­де — в стра­хе Бо­жи­ем. Ду­шев­ная си­ла Ио­ва сквозь че­ре­ду тес­ня­щих его ка­та­ст­роф вы­страи­ва­ет его жизнь в од­но.

Тру­сость ум­ст­вен­ная, как и вся­кая тру­сость, об­на­ру­жи­ва­ет­ся в миг опас­но­сти — в бла­го­ден­ст­вии муд­рец без­мя­теж­но до­во­лен со­бой. Гла­за стра­даль­ца Ио­ва жад­но пьют ми­ро­зда­ние, дос­ти­гая его по­до­п­ле­ки. «Ис­пу­га­лись»: под­соз­на­тель­ная тру­сость их не скро­ет­ся от Ио­ва. Дру­зей он ви­дит на­сквозь, ви­дит их ду­ши столь же от­чет­ли­во, как ру­чьи в пус­ты­не, с ко­то­ры­ми срав­ни­ва­ет их. Ост­ро­та стра­да­ния да­ет это про­ни­каю­щее зре­ние Ио­ву. И он «мыс­лит хо­ро­шо», ес­ли «до­бав­ля­ет что-ни­будь от се­бя»! Что там жал­кие тай­ны са­мо­на­де­ян­ных дру­зей — не та­кие глу­би­ны от­кро­ют­ся ему те­перь. Та­ко­ва по­эзия Ио­ва. В ней от­зыв­чи­вость, горь­кая све­жесть вос­при­ятия про­ти­во­сто­ит чер­ст­вой сдер­жи­мо­сти муд­ре­цов, ко­то­рая са­ма се­бя сжи­га­ет.

Нау­чи­те ме­ня, и я за­мол­чу; ука­жи­те, в чем я по­гре­шил. Как силь­ны сло­ва прав­ды! Но что до­ка­зы­ва­ют об­ви­не­ния ва­ши? Вы при­ду­мы­вае­те ре­чи для об­ли­че­ния? На ве­тер пус­кае­те сло­ва ва­ши. Вы на­па­дае­те на си­ро­ту и рое­те яму дру­гу ва­ше­му (6.24-24).

По­доз­ри­тель­ность их, чув­ст­ву­ет Иов, ро­ж­де­на тем же не­до­ве­ри­ем к жиз­ни, стра­хом пе­ред ней. От­сю­да — боль­ше не­от­ку­да — жес­то­кое: на­ка­зан, а зна­чит ви­но­вен. И про­сты­ми сло­ва­ми оп­ро­вер­же­ния, за­те­вая ту свя­щен­ную тяж­бу, мо­тив и тер­ми­ны ко­то­рой на­сквозь про­ни­зы­ва­ют ре­чи Ио­ва и ко­то­рая дерз­ко рас­про­стра­нит­ся им на Са­мо­го Гос­по­да,— эти­ми про­сты­ми сло­ва­ми от­ме­та­ет умо­зри­тель­ную по­строй­ку уте­ши­те­лей Иов. Не­ви­нов­ность его слиш­ком вы­стра­да­на, чтоб ему со­мне­вать­ся в ней. Ос­та­ет­ся во­про­шать Гос­по­да.

Что та­кое че­ло­век, что Ты столь­ко це­нишь его? и об­ра­ща­ешь на не­го вни­ма­ние Твое, по­се­ща­ешь его ка­ж­дое ут­ро, ка­ж­дое мгно­ве­ние ис­пы­ты­ва­ешь его? До­ко­ле же Ты не ос­та­вишь, до­ко­ле не отой­дешь от ме­ня, до­ко­ле не дашь мне про­гло­тить слю­ну мою? Ес­ли я со­гре­шил, то что я сде­лаю Те­бе, страж че­ло­ве­ков! За­чем Ты по­ста­вил ме­ня про­тив­ни­ком Се­бе, так что я стал са­мо­му се­бе в тя­гость? И за­чем бы не про­стить мне гре­ха и не снять с ме­ня без­за­ко­ния мое­го? ибо, вот, я ля­гу во пра­хе; зав­тра по­ищешь ме­ня, и ме­ня нет (7.17-21).

Край­ним от­чая­ни­ем — но вме­сте и ка­кой-то не­здеш­ней чис­то­той ды­ха­ния ве­ет от этих слов. По­ра­жа­ет ин­тим­ность об­ра­ще­ния к Гос­по­ду. Она да­же страш­на в сло­вах о том, как Гос­подь по­се­ща­ет Ио­ва «ка­ж­дое ут­ро». От­ры­вок этот и зна­ме­нит, и за­га­до­чен. Так, ком­мен­та­тор ка­то­ли­че­ско­го из­да­ния Биб­лии на рус­ском язы­ке (Брюс­сель, 1977; см. с. 1910) ви­дит тут толь­ко иро­ни­че­ское пе­ре­ос­мыс­ле­ние хва­лы че­ло­ве­ку в 5 сти­хе 8 псал­ма. Па­рал­лель и пе­ре­ос­мыс­ле­ние, прав­да, на­ли­цо. Но не­сет за них от­вет­ст­вен­ность не Иов, а лишь ав­тор кни­ги о нем. Не со­об­щил же ав­тор Ио­ву, ко­то­рый не был ев­ре­ем и жил, пред­по­ла­га­ет­ся, за­дол­го до эпо­хи Цар­ст­ва,— зна­ние псал­мов, при­пи­сы­вае­мых Да­ви­ду. Пе­ре­ос­мыс­ле­ние — ав­тор­ское; при­чем тут точ­ней бы­ло бы го­во­рить не о на­смеш­ли­вой иро­нии, но о гор­чай­шем сар­каз­ме. С точ­ки же зре­ния Ио­ва вло­жен­ные в его ус­та сло­ва мо­гут во­об­ще иметь лишь од­но — бу­к­валь­ное зна­че­ние. Так и дос­ти­га­ет­ся ни с чем не срав­ни­мое впе­чат­ле­ние от это­го от­рыв­ка. Ка­ки­ми бы смы­сло­вы­ми от­тен­ка­ми не де­лил­ся с чи­та­те­лем ав­тор, тем обо­га­щая свою прит­чу,— сам Иов ни­че­го не па­ро­ди­ру­ет: он во­пит, и во­пли его пря­мо об­ра­ще­ны к Гос­по­ду.

В «ужа­сах Божь­их» Иов ощу­ща­ет не от­сту­п­ле­ние Гос­по­да от се­бя — но, на­про­тив, по­вы­шен­ное к се­бе вни­ма­ние. Вновь это долж­но по­ра­зить со­вре­мен­но­го чи­та­те­ля. Муд­ре­цы Бо­жьи спра­вед­ли­вость ус­мат­ри­ва­ли в рав­но­ду­шии — да­же сле­по­те к ми­ру и че­ло­ве­ку. Иов же и не­спра­вед­ли­вость, ка­кая с ним стряс­лась, пе­ре­жи­ва­ет как пе­чать Гос­под­не­го вме­ша­тель­ст­ва. Обо­ст­рен­ное чув­ст­во при­сут­ст­вия Гос­по­да где-то здесь, по­бли­зо­сти,— ключ ко все­му по­ве­де­нию Ио­ва.

Вот еще что от­кры­ва­ет­ся в «тяж­бе» Ио­ва с Гос­по­дом. «Ес­ли я со­гре­шил, то что я сде­лаю Те­бе»; «за­чем бы не про­стить мне гре­ха».— Сло­ва эти рис­ку­ют по­ка­зать­ся на­ив­ны­ми, да­же лег­ко­мыс­лен­ны­ми. И муд­ре­цы, и Иов убе­ж­де­ны в не­со­из­ме­ри­мо­сти Гос­под­не­го су­да с че­ло­ве­че­ским. Но Бог муд­ре­цов рав­но­ду­шен, и не­со­из­ме­ри­мость эта ска­зы­ва­ет­ся лишь в аб­со­лют­ной не­из­беж­но­сти, не­умо­ляе­мо­сти воз­мез­дия. По ве­ре же Ио­ва, сверх­че­ло­ве­че­ская при­ро­да Божь­е­го су­да — в Его без­мер­ном ве­ли­ко­ду­шии.