Ло­ги­ка раз­дра­же­ния по­ве­дет ес­те­ст­вен­но к лич­ным уп­ре­кам в ад­рес Ио­ва. Но по­ка что уп­ре­ки при­глу­ше­ны, при­прав­ле­ны ле­стью.

Бо­го­бо­яз­не­ность твоя не долж­на ли быть тво­ей на­де­ж­дою, и не­по­роч­ность пу­тей тво­их — упо­ва­ни­ем тво­им? (4.6)

Лесть эта уже не без ли­це­ме­рия, как яв­ст­ву­ет из сле­дую­ще­го же ри­то­ри­че­ско­го во­про­са. Не от­ва­жи­ва­ясь по­ка на лич­ные на­пад­ки, Ели­фаз об­ра­ща­ет­ся к об­щей кар­ти­не ми­ра:

Вспом­ни же, по­ги­бал ли кто не­вин­ный, и где пра­вед­ные бы­ва­ли ис­ко­ре­няе­мы?» (4.7)

Но Иов-то гиб­нет — так пра­ве­ден ли он?.. — Пра­вед­ность бы­ла сла­вой Ио­ва в дни бла­го­ден­ст­вия. Он по­те­рял ду­шев­ный мир, сча­стье, де­тей — все. Не зная за со­бой ви­ны, он и то тер­пел доль­ше мыс­ли­мой ме­ры. Вот он си­дит на ку­че пе­п­ла, в ра­зо­дран­ных оде­ж­дах, по­кры­тый яз­ва­ми. Вид его та­ков, что при пер­вом взгля­де на не­го тем­пе­ра­мент­ные дру­зья «...за­ры­да­ли и ра­зо­дра­ли ка­ж­дый оде­ж­ду свою, и бро­са­ли пыль над го­ло­ва­ми свои­ми к не­бу» (2.12).— Тер­пе­ние Ио­ва те­перь ис­сяк­ло, и он ос­ме­лил­ся при­знать­ся в этом. И тот­час со­стра­да­ние дру­зей та­ет, са­ма честь Ио­ва бе­рет­ся под по­доз­ре­ние, уп­ре­ки уже, как осы, жуж­жат, хо­тя еще не жа­лят. И в уп­рек Ио­ву ста­вит­ся спра­вед­ли­вость ми­ро­по­ряд­ка.

Как я ви­дал, то орав­шие не­чес­тие и се­яв­шие зло по­жи­на­ют его... (4.8).

Где, ко­гда ви­дал?.. Лег­ко за­ме­тить: Ели­фаз го­во­рит что-то не то. «Се­яв­шие зло» слиш­ком час­то ни­ка­ко­го зла в этом ми­ре не по­жи­на­ют. Ца­ри Ура, ца­ри Ас­си­рии мог­ли бы не­ма­ло за­нят­но­го по­рас­ска­зать на этот счет. Ели­фаз яв­но не на­стоя­щий ми­ро­по­ря­док опи­сы­ва­ет, но свою соб­ст­вен­ную «эти­ку». Ко­гда муд­ре­цы вы­да­ва­ли же­лае­мое за дей­ст­ви­тель­ность, под­ме­няя сво­ей эти­кой дей­ст­ви­тель­ность,— по­след­ст­вия час­то бы­ва­ли пла­чев­ны­ми. Ко­гда оче­ред­ной муд­рец, Де­мос­фен, на­вя­зал афи­ня­нам за­ко­но­про­ект, об­рек­ший их на за­ве­до­мо без­на­деж­ное сра­же­ние,— де­ло кон­чи­лось тем, что ма­ке­дон­ский царь в пья­ном ви­де пля­сал на по­ле боя сре­ди тру­пов, из­де­ва­тель­ски рас­пе­вая сло­ва де­мос­фе­но­ва за­ко­но­про­ек­та... И — ко­гда же тор­же­ст­во­ва­ли в этой жиз­ни пра­вед­ни­ки? Сно­ва под­ме­на. Веч­ный трю­изм фи­ло­соф­ской эти­ки: пра­вед­ный дол­жен тор­же­ст­во­вать, но долг и есть выс­шая дей­ст­ви­тель­ность; так что муд­рец в сво­ем воз­вы­шен­ном рас­по­ло­же­нии ду­ха впра­ве опус­тить это сло­веч­ко «дол­жен»,— и «сле­до­ва­тель­но», пра­вед­ник тор­же­ст­ву­ет. Ра­зум­ное — дей­ст­ви­тель­но. Так жизнь под­ме­ня­ет­ся аб­ст­ракт­ным мо­раль­ным нор­ма­ти­вом. Тор­же­ст­ву­ет не пра­вед­ник, но вы­со­ко­мер­ная не­от­зыв­чи­вость и глу­хо­та муд­ре­ца.

Но как вну­шить Ио­ву, что он сча­ст­лив — Ио­ву, без ви­ны по­стра­дав­ше­му, без ме­ры пре­тер­пев­ше­му? Ели­фа­за ох­ва­ты­ва­ет до­са­да.

Так, глуп­ца уби­ва­ет гнев­ли­вость, и не­смыс­лен­но­го гу­бит раз­дра­жи­тель­ность (5.2).

Это сло­веч­ко «раз­дра­жи­тель­ность» очень удач­но сто­ит в тра­ди­ци­он­ном пе­ре­во­де. Скры­тым сар­каз­мом зву­чит это сни­жен­но-жи­тей­ское упот­реб­ле­ние ря­дом с об­ру­шив­ши­ми­ся на Ио­ва не­бы­ва­лы­ми бе­да­ми. Муд­ре­цы са­ми боль­шой вы­держ­кой не от­ли­ча­ют­ся: гнев их как раз за­ки­па­ет. Они еще не нау­че­ны, как эл­ли­ны, ата­рак­сии. Лишь от без­вин­но­го стра­даль­ца тре­бу­ет­ся муд­рое спо­кой­ст­вие — «дух ра­зу­ме­ния» впра­ве по­вы­шать го­лос.

Об­ви­не­ния лич­ные не за­ста­вят дол­го ждать. Ведь без них на по­вер­ку ру­шит­ся вся их по­строй­ка, все пред­став­ле­ние о спра­вед­ли­во­сти ми­ро­по­ряд­ка. Ес­ли Иов не­ви­но­вен, дей­ст­ви­тель­ность муд­ре­цов по­гиб­ла — и дру­гая, страш­ная жизнь вот-вот всту­пит в свои пра­ва. И Ели­фаз об­ви­ня­ет.

Да ты от­ло­жил страх и за ма­лость счи­та­ешь речь к Бо­гу (15.4).

Речь идет о стра­хе Божь­ем. Ка­за­лось бы, в дни бла­го­ден­ст­вия стра­шив­ший­ся — пе­ред ли­цом же раз­ра­зив­ше­го­ся уже бед­ст­вия бес­страш­ный Иов за­слу­жи­ва­ет на­зы­вать­ся му­же­ст­вен­ным и муд­рым. Не та­ко­ва, од­на­ко, муд­рость Ели­фа­за — и му­же­ст­во не срод­ни ей.

Те­бя об­ви­ня­ют ус­та твои, а не я, и твой язык го­во­рит про­тив те­бя (15.6).

Кто те­перь на­звал бы ре­чи муд­ре­цов «уте­ше­ния­ми»? Это — об­ви­ни­тель­ные ре­чи. Пе­ред тем дру­гой муд­рец, Вил­дад, ус­пел вы­ска­зать­ся еще силь­нее:

Ес­ли сы­но­вья твои со­гре­ши­ли пе­ред Ним, то Он и пре­дал их в ру­ки без­за­ко­ния их (8.4).

По­доз­ре­ние это без­образ­но в сво­ей бес­поч­вен­но­сти: у Вил­да­да нет и не мо­жет быть ни ма­лей­ше­го по­во­да по­доз­ре­вать ка­кую-то ви­ну по­гиб­ших де­тей Ио­ва. Из по­след­ней ре­чи Ели­фа­за, впро­чем, вы­яс­ня­ет­ся, что до­ка­зы­вать об­ви­не­ния муд­ре­цы со­чли во­все не­уме­ст­ным из­ли­ше­ст­вом. Еще бы — их мир угро­жает об­ру­шить­ся (что ужеоб­ру­шил­ся мир, не­вы­ду­ман­ный мир, мир их дру­га Ио­ва — они знать не хо­тят).

Вер­но, зло­ба твоя ве­ли­ка и без­за­ко­ни­ям тво­им нет кон­ца. Вер­но, ты брал за­ло­ги от брать­ев тво­их ни за что и с по­лу­на­гих сни­мал оде­ж­ду ... —

как уми­ля­ет это «вер­но», для боль­шей убе­ди­тель­но­сти по­вто­рен­ное ри­то­ри­че­ской ана­фо­рой? —

...Утом­лен­но­му жа­ж­дою не по­да­вал во­ды на­пить­ся и го­лод­но­му от­ка­зы­вал в хле­бе; а че­ло­ве­ку силь­но­му ты да­вал зем­лю, и са­но­ви­тый се­лил­ся на ней. Вдов ты от­сы­лал ни с чем и си­рот ос­тав­лял с пус­ты­ми ру­ка­ми» (22. 7-9).

Мог­ло бы по­ка­зать­ся, что ме­лоч­ность пус­то­го это­го пе­ре­чис­ле­ния сни­жа­ет уро­вень ре­чи Ели­фа­за. Ве­ли­ча­во ут­вер­ждая спра­вед­ли­вость ми­ро­по­ряд­ка, муд­рец опус­ка­ет­ся до кле­ве­ты. Но в том-то и де­ло, что без кле­ве­ты этой ми­ро­по­ря­док его рас­сы­плет­ся в прах.

Что­бы про­яс­нить аб­сурд­ность кле­ве­ты, уме­ст­но тут же, за­бе­гая впе­ред, по­мес­тить не вы­зы­ваю­щее со­мне­ний сви­де­тель­ст­во са­мо­го Ио­ва — не­ко­гда во­ж­дя в зем­ле Уц:

...по­то­му что я спа­сал стра­даль­ца во­пию­ще­го и си­ро­ту бес­по­мощ­но­го. Бла­го­сло­ве­ние по­ги­бав­ше­го при­хо­ди­ло на ме­ня, и серд­цу вдо­вы дос­тав­лял я ра­дость. (...) Со­кру­шал я без­за­кон­но­му че­лю­сти и из зу­бов его ис­тор­гал по­хи­щен­ное. (...) Вни­ма­ли мне и ожи­да­ли, и без­мол­вст­во­ва­ли при со­ве­те мо­ем. По­сле слов мо­их уже не рас­су­ж­да­ли; речь моя ка­па­ла на них. (...) Я на­зна­чал пу­ти им и си­дел во гла­ве и жил как царь в кру­гу вои­нов, как уте­ши­тель пла­чу­щих (29.12-25).