Шес­тов ре­ши­тель­но опол­ча­ет­ся на цен­зу­ру в пла­то­но­вом наи­луч­шем по­ли­се, на «уход» Со­кра­та от по­этов, на ари­сто­те­ле­во «мно­го лгут пев­цы». Ка­мень, от­верг­ну­тый строи­те­ля­ми, ло­жит­ся во гла­ву уг­ла. Шес­тов на­хо­дит у по­этов ту прав­ду, ко­то­рая стра­шит фи­ло­со­фов. Ор­фей от­прав­ля­ет­ся за Эв­ри­ди­кой в ад, Пиг­ма­ли­он ожив­ля­ет воз­люб­лен­ную ста­тую, в «Еги­пет­ских но­чах» юно­ша це­ною жиз­ни до­бы­ва­ет ночь воз­люб­лен­ной. Ор­фей, Пиг­ма­ли­он, име­ни ве­кам не пе­ре­дав­ший юно­ша — ста­но­вят­ся со­юз­ни­ка­ми Шес­то­ва про­тив Со­кра­та, Спи­но­зы, Ге­ге­ля. По­доб­ным же об­ра­зом со­юз­ни­ка­ми его ста­но­вят­ся Дос­то­ев­ский, Кир­ке­гор, Иов.

Фил­ос­офия Шес­то­ва чрез­вы­чай­но по­этич­на. Для срав­не­ния:

«Бог ни­че­го «не зна­ет», Бог все тво­рит» /147/.

«Ве­рую­щий идет впе­ред, не ог­ля­ды­ва­ясь, ни о чем не за­га­ды­вая, не спра­ши­вая, ку­да он идет.

Уче­ный, пре­ж­де, чем сдив­нуть­ся с мес­та, ози­ра­ет­ся во­круг се­бя, спра­ши­ва­ет, опа­са­ет­ся: он впе­ред хо­чет знать, ку­да он идет» /244/.

... Но по­ра­же­нья от по­бе­ды

Ты сам не дол­жен от­ли­чать.

И уда­лять­ся в не­из­вест­ность,

И пря­тать в ней свои ша­ги...

Дру­гие по жи­во­му сле­ду

Прой­дут твой путь за пя­дью пядь...

И вот вы­вод Шес­то­ва: «...не­со­мнен­но, в обе­то­ван­ную зем­лю мо­жет при­дти толь­ко тот, кто, как Ав­ра­ам, ре­шил­ся ид­ти, сам не зная, ку­да он идет» /244/.

Мыс­ли по­доб­но­го ро­да на­хо­дят под­держ­ку в не­стер­пи­мо-чу­дес­ной муд­ро­сти Еван­ге­лия: «Итак, не за­боть­тесь о зав­траш­нем дне, ибо зав­траш­ний бу­дет за­бо­тить­ся о сво­ем: до­воль­но для ка­ж­до­годня сво­ей за­бо­ты» /Матф. 6.34/.

Твор­че­ст­во как та­ко­вое — сти­хия, при­ро­да (ес­ли угод­но — суб­стан­ция), сре­да оби­та­ния по­доб­ной муд­ро­сти.

«Ид­ти, не зная, ку­да» — не оз­на­ча­ет рас­хля­бан­ной без­от­вет­ст­вен­но­сти. На­про­тив, выс­шая от­вет­ст­вен­ность — в этой муд­ро­сти. Это — от­вет­ст­вен­ность пе­ред Бо­гом, де­лить ко­то­рую нель­зя ни с кем — ни с ко­ры­ст­ным рас­че­том, ни с «веч­ны­ми ис­ти­на­ми», ни с аб­ст­ракт­ной мо­ра­лью. По­то­му что Бог зна­ет, в чем ты име­ешь ну­ж­ду.

Спо­соб­ность твор­че­ст­ва — вла­ст­ная спо­соб­ность. Ве­ра тре­бу­ет сил, а сво­бо­да — му­же­ст­ва.— «Чтоб про­ник­нуть в на­стоя­щую дей­ст­ви­тель­ность, нуж­но по­чув­ст­во­вать се­бя хо­зяи­ном ми­ра, нау­чить­ся по­ве­ле­вать, тво­рить» /241/.

Ис­ти­на Св. Пи­са­ния с ис­ти­ной че­ло­ве­че­ско­го твор­че­ст­ва ос­ве­ща­ют, кон­кре­ти­зи­ру­ют, на­сы­ща­ют жиз­нен­но­стью друг дру­га. И все это ухо­дит кор­ня­ми в те дни Тво­ре­ния, ко­гда Тво­рец, гля­дя на де­ло рук Сво­их, ви­дел: доб­ро зе­ло /Быт. 1. 31/.

2

«Бог на­са­дил сре­ди рая де­ре­во жиз­ни и де­ре­во по­зна­ния до­б­ра и зла. И ска­зал че­ло­ве­ку: от вся­ко­го де­ре­ва в са­ду ты мо­жешь есть; а от де­ре­ва по­зна­ния до­б­ра и зла, не ешь от не­го; по­то­му что в день, в ко­то­рый ты вку­сишь от не­го, ум­решь. В про­ти­во­по­лож­ность то­му, как обык­но­вен­но Бог воз­ве­щал свои ис­ти­ны /.../, на этот раз на­ря­ду с за­по­ве­дью есть не санк­ция, как мы склон­ны ду­мать, чтоб об­лег­чить се­бе за­да­чу, а мо­ти­ви­ров­ка: в тот день, ко­гда ты от­ве­да­ешь от пло­дов де­ре­ва по­зна­ния,— смер­тью ум­решь. Ус­та­нав­ли­ва­ет­ся связь ме­ж­ду пло­да­ми де­ре­ва по­зна­ния и смер­тью. Смысл слов Божь­их не в том, что че­ло­век бу­дет на­ка­зан, ес­ли ос­лу­ша­ет­ся за­по­ве­ди, а в том, что в по­зна­нии скры­та смерть. Это ста­нет еще не­со­мнен­нее, ес­ли мы вос­ста­но­вим в па­мя­ти, при ка­ких ус­ло­ви­ях про­изош­ло гре­хо­па­де­ние. Змей, хит­рей­ший из всех соз­дан­ных Бо­гом жи­вот­ных, спро­сил жен­щи­ну: по­че­му Бог за­пре­тил вам есть пло­ды со всех де­ревь­ев рая? И, ко­гда жен­щи­на ему от­ве­ти­ла, что толь­ко с од­но­го де­ре­ва пло­ды Бог за­пре­тил есть и ка­сать­ся их, что­бы не уме­реть, змей от­ве­тил: не ум­ре­те, но Бог зна­ет, что в тот день, как вы вку­си­те от пло­дов, aperietur osuli vestri et erities sicut die scientes bonum et malum (от­кро­ют­ся ва­ши гла­за и бу­де­те как бо­ги, знаю­щие доб­ро и зло). От­кро­ют­ся ва­ши гла­за — так ска­зал змей. Ум­ре­те — так ска­зал Бог» /163-164/.

Грех во­шел в мир. И гре­хо­па­де­ние за­клю­че­но не в не­по­слу­ша­нии, но в по­зна­нии. По­доб­ным об­ра­зом чи­тая кни­гу Бы­тия, Шес­тов по­сту­па­ет на­пе­ре­кор мощ­ной тен­ден­ции.— «Сло­ва, об­ра­щен­ные Бо­гом к Ада­му: «а от де­ре­ва по­зна­ния до­б­ра и зла, не ешь от не­го, по­то­му, что в день, ко­гда вку­сишь от не­го, ум­решь» — со­вер­шен­но не ла­дят­ся с на­ши­ми пред­став­ле­ния­ми ни о по­зна­нии, ни о до­б­ре и зле, но смысл их со­вер­шен­но ясен и не до­пус­ка­ет ни­ка­ко­го тол­ко­ва­ния. В них и толь­ко в них, ска­жу еще раз, один раз за всю ис­то­рию че­ло­ве­че­ст­ва про­зву­ча­ло то, что за­слу­жи­ва­ет на­зва­ния кри­ти­ки чис­то­го ра­зу­ма» /147/.

Хри­сти­ан­ст­во — ре­ли­гия ве­ры в вос­кре­се­ние — вновь об­ра­ти­ло взгляд че­ло­ве­че­ст­ва от де­ре­ва по­зна­ния к де­ре­ву жиз­ни, смер­тью смерть (и по­зна­ние) по­прав. Од­на­ко, не­оп­ла­то­ни­ки, гно­сти­ки и пе­ла­ги­ан­цы (на что на­стой­чи­во ука­зы­вал Шес­тов) не­ма­ло по­тру­ди­лись, да­бы и хри­сти­ан­ская бо­го­слов­ская мысль Ев­ро­пы в сред­ние ве­ка отя­го­ти­лась ра­цио­на­ли­сти­че­ским ук­ло­ном. Не­ис­тре­би­мая жа­ж­да по­зна­ния (concupiscentia irrestibilis — та­ков под­за­го­ло­вок III час­ти кни­ги «Афи­ны и Ие­ру­са­лим») оз­на­ча­ла этот ук­лон хри­сти­ан­ско­го пу­ти. Но мно­го по­сле­до­ва­те­льней (как и в от­дель­ном во­про­се — о со­тво­рен­ной ис­ти­не, по по­во­ду че­го шла речь вы­ше) — тен­ден­ция эта во­зоб­ла­да­ла, ес­те­ст­вен­но, в се­ку­ля­ризо­ван­ной но­во­ев­ро­пей­ской фи­ло­со­фии.