молчал, потом поднял глаза и произнес сокрушенно:

— Не нравится.

И через несколько времени еще сокрушеннее:

— Очень не нравится.

Как будто чувствовал себя виноватым, что пьеса ока­

залась плохой.

И всегда он говорил свою правду напрямик, не счи­

таясь ни с чем. <...>

Может быть, все это мелочи, но нельзя же делить

правду на большую и маленькую. Именно потому, что

Блок привык повседневно служить самой маленькой,

житейской, скромной правде, он и мог, когда настало

время, встать за правду большую.

233

Много нужно было героического правдолюбия ему,

аристократу, эстету, чтобы в том кругу, где он жил, за­

явить себя приверженцем нового строя. Он знал, что это

значит для него — отречься от старых друзей, остаться

одиноким, быть оплеванным теми, кого он любил, отдать

себя на растерзание своре бешеных газетных борзых,

которые еще вчера так угодливо виляли хвостами, но я

никогда не забуду, какой счастливый и верующий он

стоял под этим ураганом проклятий. Сбылось долгождан­

ное, то, о чем пророчествовали ему кровавые зори. В те

дни мы встречались с ним особенно часто. Он буквально

помолодел и расцвел. Оказалось, что он, которого многие

тогдашние люди издавна привыкли считать декадентом,

упадочником, словно создан для борьбы за социальную

правду.

«Слов неправды говорить мне не п р и х о д и л о с ь » , —

писал он Монахову в год своей смерти; 16 и кто из пи­

сателей его поколения, оглядываясь на свой жизненный

путь, мог бы то же самое сказать о себе?

Многие долгое время не замечали в нем этого бесстра­

шия правды. Любили в нем другое, а этого почему-то не

видели. Увидели только тогда, когда он мужественно

встал один против всех своих близких с поэмой «Двена­

дцать», с беспощадно-правдивой статьей «Интеллигенция

и Революция», а между тем такое мужество борца и вои­

теля было свойственно ему в течение всей его жизни. <...>

5

Осенью восемнадцатого года Горький основал в Ле­

нинграде издательство «Всемирная литература» и пригла­

сил Блока участвовать в ученой коллегии издательства.

Александр Александрович вошел в эту коллегию не сра­

зу — насколько я помню, с зимы 17. В коллегии работал

и я. Работа велась под председательством Горького и го­

рячо захватила всех нас.

С каждым днем я взволнованно чувствовал, что доброе

расположение Блока ко мне возрастает. В то время я по

поручению нашей коллегии пытался составить брошюру

«Принципы художественного перевода» (в качестве ру­

ководства для молодых переводчиков), и Блок сильно

обрадовал меня той неожиданной помощью, какую он с

самого начала стал оказывать мне в этом деле. У меня

до сих пор уцелели листочки с его собственноручными

234

заметками, помогавшими мне разобраться в сложной и

трудной теме.

Такое же большое участие принял он в моих тогдаш­

них, еще неумелых трудах по изучению поэзии Некрасо­

ва, что опять-таки видно из некоторых уцелевших лист­

ков с его записями.

На одном из заседаний «Всемирной» мы разговорились

с ним об этой поэзии, и я тогда же попросил его ответить

на составленный мною «вопросник», на который в свое

время уже ответили мне Горький, Маяковский, Брюсов,

Вячеслав Иванов, Федор Сологуб, Гумилев, Анна Ахма­

това, Максимилиан Волошин, Сергей Городецкий и мно­

гие другие.

Воспроизвожу ответы Блока по подлинной рукописи.

— Любите ли Вы стихи Некрасова? — Да.

— Какие стихи Некрасова Вы считаете лучшими? —

«Еду ли ночью по улице темной», «Умолкни, Муза»,

«Рыцарь на час». И многие другие. «Внимая ужасам».

— Как вы относитесь к стихотворной технике Некра­

сова? — Не занимался ей. Люблю.

— Не было ли в Вашей жизни периода, когда его

поэзия была для вас дороже поэзии Пушкина и Лермон­