исполнил его просьбу 19. С такой же просьбой Левин

обратился к Гумилеву. Гумилев тоже написал ему не­

сколько строк. Очередь дошла до меня, и я, разыгрывая

из себя моралиста, обратился к поэтам с шутливым по­

сланием, исполненным наигранного гражданского па­

фоса:

За жалкие корявые поленья,

За глупые сосновые дрова

Вы отдали восторги вдохновенья

И вещие бессмертные слова.

Ты ль это, Блок? Стыдись! уже не роза,

Не Соловьиный сад,

А скудные дары из Совнархоза

Тебя манят.

Поверят ли влюбленные потомки,

Что наш магический, наш светозарный Блок

Мог променять объятья Незнакомки

На дровяной паек.

А ты, мой Гумилев, наследник Лаперуза,

Куда, куда мечтою ты влеком?

Не Суза знойная, не буйная Н е ф у з а , —

Заплеванная дверь Петросоюза

Тебя манит: не рай, но Райлеском.

И барышня из домотопа

Тебе дороже эфиопа!

Гумилев немедленно — тут же на заседании — напи¬

сал мне стихотворный ответ:

Чуковский, ты не прав, обрушась на поленья,

Обломки божества — дрова.

Когда-то дерев ам — близки им вдохновенья,

Тепла и пламени слова.

И т. д.

237

А Блок отозвался через несколько дней. Его стихи

представляют собою ответ на мои ламентации по поводу

мнимой измены «Незнакомке» и «Соловьиному саду».

Уже в первой строке своего стихотворения он самым

причудливым образом подменяет романтическую розу,

упомянутую в моем обращении к нему, другой Розой,

чрезвычайно реальной: Розой Васильевной, тучной тор­

говкой, постоянно сидевшей на мраморной лестнице на­

шей «Всемирной» с папиросами и хлебными лепешками,

которые она продавала нам по безбожной цене. Это была

пожилая молчаливая женщина, и кто мог в те времена

предсказать, что ей будет обеспечена долгая жизнь в

поэтическом наследии Блока?

Стихотворение начинается так:

Нет, клянусь, довольно Роза

Истощала кошелек!

Верь, безумный, он — не проза,

Свыше данный нам паек!

Без него теперь и Поза

Прострелил бы свой висок.

Вялой прозой стала роза,

Соловьиный сад поблек.

Пропитанию угроза —

Уж железных нет дорог.

Даже (вследствие мороза?)

Прекращен трамвайный ток.

Ввоза, вывоза, подвоза —

Ни на юг, ни на восток,

В свалку всякого навоза

Превратился городок...

И т. д.

В стихотворении перечисляются те тяготы тогдашнего

многотрудного быта, которые в настоящее время стали

уже древней историей. Отдавая мне эти стихи для «Чу­

коккалы», Блок сказал, что он сочинил их по пути

из «Всемирной», но когда стал записывать их, многое

успел позабыть и теперь уже не может припомнить.

Заканчивалось стихотворение бодрыми, мажорными

строчками, в которых Блок весело отметал от себя мою

шутливую апелляцию к потомкам:

А далекие потомки

И за то похвалят нас,

Что не хрупки мы, не ломки,

Здравствуем и посейчас

(Да-с!).

238

Иль стихи мои не громки?

Или плохо рвет постромки

Романтический Пегас,

Запряженный в тарантас? 20

Стихи чеканные, крепкие, звонкие. Самое совершен­

ство их формы говорило, казалось бы, о душевном здо­

ровье Блока, о том, что он и вправду «не хрупок и

не ломок».

Еще больше радости доставило мне другое блоковское

стихотворение, написанное для той же «Чукоккалы». Оно

вызвано моей нерадивостью. Однажды нашей коллегией

было поручено мне написать (для редактируемого Бло­

ком собрания сочинений Гейне) статью «Гейне в Анг­

лии». За недосугом я не исполнил своего обещания. Блок

напоминал раза два, но я хворал и был завален другими

работами. Тогда он прибег к последнему средству — к сти­

хам. Эти стихи — вернее, небольшая театральная пьес­