мира, а изящной красоты от пошлой не отличит. Оттого ему и не удаются

женские лица, разве одни только мещанские. Многие, со страхом подходя к нему, не видят, как много в нем мещанского, не пошлого, нет, пошл он никогда не

бывает, и пошлого в нем нет, но он мещанин. Да, мещанин. Не дворянин, не

семинарист, не купец, не человек случайный, вроде художника или ученого, а

именно мещанин. И вот этот мещанин - глубочайший мыслитель и гениальный

писатель.

Теперь он часто бывает в аристократических домах и даже в

великокняжеских и, конечно, держит себя везде с достоинством, а все же в нем

проглядывает мещанство. Оно проглядывает в некоторых чертах, заметных в

интимной беседе, а больше всего в его произведениях. И знакомство с большим

светом все-таки не научит его рисовать аристократические типы и сцены, и

дальше генеральши Ставрегиной в "Бесах" он, верно, в этом отношении не

пойдет, равно как для изображения большого капитала огромной цифрой всегда

будет для него шесть тысяч рублей.

Вот что я о нем написала, а ну как он скажет: "Покажите-ка мне ваш

дневник". Вчера и то обмолвилась, что пишу его, и он очень одобрил, и что пишу

про него также.

Анна Николаевна нравится ему давно. Он даже говорил мне, что глаза ее

как-то одно время его преследовали, лет восемь тому назад. Встретившись с нею

у нас, он отвел меня в сторону и спросил, указывая на нее; "Кто эта дама?" - "Да

Энгельгардт, говорю, и ведь вы же ее знаете".
– "Да, да, знаю, - отвечает.
– И

знаете, что я вам скажу, она должна быть необыкновенно хорошая мать и жена.

Есть у нее дети?" - "Есть".
– "А муж где?" - "Сослан, или, вернее, выслан". Он в

тот же вечер возобновил с нею знакомство и был у нее, чем она не мало

гордилась, к великой зависти Трубниковой и компании {18}. Потом в Москве, в

Пушкинские дни, он то и дело заходил к ней {19} и вчера, увидав ее, говорит: "А

ведь я предчувствовал, что встречу вас здесь. Объясните мне, как это могло быть.

Иду сюда и думаю: увижу Анну Николаевну. А ведь я даже не знал, что вы

вернулись из Парижа..."

Даже посмеются над проницательностью Достоевского за то, что он в

Анне Николаевне углядел необыкновенно хорошую мать и жену. Она

действительно нежная мать и была заботливая, даже слишком... Что же касается

мужа, то он сам виноват в охлаждении. Да и наконец не могла она последовать за

ним в деревню, когда надо было жить в городе для воспитания детей и, кроме

212

того, для заработка. Сношений с ним она никогда не прерывала и даже из своих

скудных средств постоянно посылала ему туда лакомства, закуски, вино, а сама

жила очень скромно.

А во-вторых, если бы Федор Михайлович и ошибся в ней, то я,

вглядываясь в него, думаю, что это с ним может всегда случиться. Он постиг

высшую правду, как очень метко выразилась его жена. Он знает душу

человеческую вообще, но насчет Ивана и Петра, при своей нервности и

впечатлительности, он всегда может ошибаться. Мало того, один и тот же человек

может показаться ему сегодня таким, а завтра иным.

В этом отношении даже такой рассеянный и не от мира сего человек, как

Полонский, смотрит трезвее.

Достоевский может вдруг заметить в вас какую-нибудь черту и верно

определить ее место в душе вашей, но общее явление, обстановка, при которой вы

являетесь перед ним, могут произвести на него неверное впечатление.

Впечатлительность его и незнание света - не людей, а именно того, что зовется

светом, - имеют в этом отношении большое значение. Полонский лучше его знает

свет, и потому, несмотря на его характер, его труднее обмануть.

Полонский был также в числе гостей, и были Трубникова и Мордвинова.

Боюсь, не разочаровал ли в этот вечер Достоевский Трубникову, в качестве

дочери декабриста наследственную поклонницу Запада и Французской

революции. Очень уж он мрачными красками рисовал их и будущее Европы.

Не могу не отметить с удовольствием, что с некоторого времени, с