покажутся самонадеянными: "Это нам-то, нашей нищей, нашей грубой земле

такой удел, это нам-то предназначено высказать человечеству новое слово?" Что

же? Разве я говорю про экономическую славу? Про славу меча или науки? Я

говорю о братстве людей. Пусть наша земля нищая, но ведь именно нищую землю

в рабском виде исходил, благословляя, Христос. Да сам-то он, Христос-то, не в

яслях ли родился?

Если мысль моя фантазия, то с Пушкиным есть на чем этой фантазии

основываться. Если бы Пушкин жил дольше, он успел бы разъяснить нам всю

правду стремлений наших. Всем бы стало это понятно. И не было бы между нами

ни недоразумений, ни споров. Но бог судил иначе. Пушкин умер в полном

развитии своих сил и, бесспорно, унес с собой в гроб некоторую великую тайну.

И вот мы теперь, без него, эту тайну разгадываем... {10}

Последние слова своей речи Достоевский произнес каким-то

вдохновенным шепотом, опустил голову и стал как-то торопливо сходить с

кафедры при гробовом молчании. Зала точно замерла, как бы ожидая чего-то еще.

Вдруг из задних рядов раздался истерический крик: "Вы разгадали!" -

подхваченный несколькими женскими голосами на хорах. Вся зала

встрепенулась. Послышались крики: "Разгадали! Разгадали!", гром

рукоплесканий, какой-то гул, топот, какие-то женские взвизги. Думаю, никогда

стены московского Дворянского собрания ни до, ни после не оглашались такою

бурею восторга. Кричали и хлопали буквально все - и в зале и на эстраде. Аксаков

бросился обнимать Достоевского. Тургенев, спотыкаясь, как медведь, шел прямо

к Достоевскому с раскрытыми объятиями. Какой-то истерический молодой

человек, расталкивая всех, бросился к эстраде с болезненными криками:

"Достоевский, Достоевский!" - вдруг упал навзничь в обмороке. Его стали

выносить. Достоевского увели в ротонду. Вели его под руки Тургенев и Аксаков; он, видимо как-то ослабел; впереди бежал Григорович, махая почему-то платком.

Зал продолжал волноваться. <...>

254

Вдруг по зале пронесся слух, неизвестно кем пущенный, что с

Достоевским припадок падучей болезни, которою он страдал, что он умирает.

Целая масса лиц бросилась на эстраду. Оказалось - совершенный вздор.

Достоевского под руку Григорович вывел из ротонды на эстраду, продолжая

махать над головою платком.

Председатель отчаянно звонил, повторяя, что заседание продолжается и

слово принадлежит Ивану Сергеевичу Аксакову. Зал понемногу успокаивается, но сам Аксаков страшно волнуется. Он вбегает на кафедру и кричит: "Господа, я

не хочу, да и не могу говорить после Достоевского. После Достоевского нельзя

говорить! Речь Достоевского - событие! Все разъяснено, все ясно. Нет более

славянофилов, нет более западников! Тургенев согласен со мною". Тургенев с

места что-то кричит, видимо, утвердительное. Аксаков сходит с кафедры.

Слышны крики: "Перерыв! перерыв!.." Председатель звонит и объявляет перерыв

на полчаса. Многие расходятся {11}. <...>

Я также был сильно взволнован речью Достоевского и всей обстановкой

ее. Многого я тогда не понял, и многое потом, при чтении речи, показалось мне

преувеличенным. Но слова Достоевского, а главное - та убедительность, с

которой речь его была произнесена, та вера в русское будущее, которая в ней

чувствовалась, глубоко запали мне в душу...

Е. П. ЛЕТКОВА-СУЛТАНОВА

Е. П. Леткова-Султанова (1856-1937) - писательница, переводчица,

общественная деятельница конца XIX - начала XX века. В 1881 году в "Русской

мысли" была напечатана ее первая оригинальная повесть "Ржавчина". Потом

рассказы ее появляются один за другим на страницах "Отечественных записок",

"Северного вестника", "Русской мысли", "Русского богатства", "Мира божия".

Основная тема творчества Летковой - изображение душевного состояния

интеллигенции в эпоху "бездорожья".

Е. П. Леткова была последовательницей революционного крыла

народничества, близкой к кругу Н. К. Михайловского и Глеба Успенского. После