233

всего вечера. Он начал злиться уже с самой той минуты, как переступил порог

гостиной. Как все нервные люди, он испытывал досадливую конфузливость, когда

попадал в незнакомое общество, и чем глупее, несимпатичнее ему, ничтожнее это

общество, тем острее конфузливость. Возбуждаемую этим чувством досаду он, видимо, желал сорвать на ком-нибудь.

Мать моя торопилась представить его гостям; но он вместо привета

бормотал что-то невнятное, похожее на воркотню, и поворачивался к ним спиной.

Что всего хуже - он тотчас изъявил притязание завладеть всецело Анютой. Он

увел ее в угол гостиной, обнаруживая решительное намерение не выпускать ее

оттуда. Это, разумеется, шло вразрез со всеми приличиями света; к тому и

обращение его с ней было далеко не светское: он брал ее за руку; говоря с ней, наклонялся к самому ее уху. Анюте самой становилось неловко, а мать из себя

выходила. Сначала она попробовала "деликатно" дать понять Достоевскому, что

его поведение нехорошо. Проходя мимо, якобы не нарочно, она окликнула сестру

и хотела послать ее за каким-то поручением. Анюта уже было приподнялась, но

Федор Михайлович прехладнокровно удержал ее:

– Нет, постойте, Анна Васильевна, я еще не досказал вам.

Тут уж мать окончательно потеряла терпение и вспылила.

– Извините, Федор Михайлович, но ей, как хозяйке дома, надо занимать и

других гостей, - сказала она очень резко и увела сестру.

Федор Михайлович совсем рассердился и, забившись в угол, молчал

упорно, злобно на всех озираясь.

В числе гостей был один, который с первой же минуты сделался ему

особенно ненавистен. Это был наш дальний родственник со стороны Шубертов;

{13} это был молодой немец, офицер какого-то из гвардейских полков. Он

считался очень блестящим молодым человеком; был и красив, и умен, и

образован, и принят в лучшем обществе - все это как следует, в меру и не

чересчур. И карьеру он делал тоже как следует, не нахально быструю, а

солидную, почтенную; умел угодить кому надлежит, но без явного искательства и

низкопоклонства. На правах родственника он ухаживал за своей кузиной, когда

встречал ее у тетушек, но тоже в меру, не так, чтобы это всем бросалось в глаза, а

только давая понять, что он "имеет виды".

Как всегда бывает в таких случаях, все в семье знали, что он возможный

и- желательный жених, но все делали вид, как будто и не подозревают подобной

возможности. Даже мать моя, оставаясь наедине с тетушками, и то лишь

полусловами и намеками решалась коснуться этого деликатного вопроса.

Стоило Достоевскому взглянуть на эту красивую, рослую, самодовольную

фигуру, чтобы тотчас возненавидеть ее до остервенения.

Молодой кирасир, живописно расположившись в кресле, выказывал во

всей их красе модно сшитые панталоны, плотно обтягивающие его длинные, стройные ноги. Потряхивая эполетами и слегка наклоняясь над моей сестрой, он

рассказывал ей что-то забавное. Анюта, еще сконфуженная недавним эпизодом с

Достоевским, слушала его со своею несколько стереотипною, салонною улыбкой,

"улыбкой кроткого ангела", как язвительно называла ее англичанка-гувернантка.

234

Взглянул Федор Михайлович на эту группу, и в голове его сложился

целый роман: Анюта ненавидит и презирает этого "немчика", этого

"самодовольного нахала", а родители хотят выдать ее замуж за него и всячески

сводят их. Весь вечер, разумеется, только за этим и устроен!

Выдумав этот роман, Достоевский тотчас в него уверовал и вознегодовал

ужасно.

Модною темою разговоров в эту зиму была книжка, изданная каким-то

английским священником, - параллель православия с протестантизмоми. В этом

русско-немецком обществе это был предмет для всех интересный, и разговор, коснувшись его, несколько оживился. Мама, сама немка, заметила, что одно из

преимуществ протестантов над православными состоит в том, что они больше

читают Евангелие.

– Да разве Евангелие написано для светских дам?
– выпалил вдруг упорно

молчавший до тех пор Достоевский.
– Там вон стоит: "Вначале сотворил бог мужа