Р у м а т а. Нет, что ты, девочка, я слушаю...

К и р а. Ну да, слушаете... А сами о другом чем-то думаете. Я же вижу...

Р у м а т а. Это верно. О другом. О тебе.

К и р а. Вот уж неправда...

Р у м а т а. Вот уж правда...

К и р а. Если бы вы обо мне думали...

Р у м а т а. Тогда что?

К и р а. Вы бы давно... А то уже тринадцатый день как от нас съехали и ни разу не зашли...

Р у м а т а. Ты даже дни считаешь...

Пауза.

К и р а. Ладно. Мне идти пора.

Р у м а т а. Погоди. Ты по мне соскучилась.

К и р а. Д-да... (Пятится от Руматы.)

Р у м а т а. Подойди ко мне. (Кира отчаянно трясет головой.)Подойди же, что ты?

К и р а. Я вот о чем хочу вас попросить, дон Румата. Можно? Румата. Конечно.

К и р а. Снимите с меня этот браслет ваш.

Пауза.

Р у м а т а. Почему? Не нравится тебе?

К и р а. Нет, что вы... Только иначе они его мне вместе с рукой отрежут.

Р у м а т а. Кто?

К и р а. Отец да брат... Четвертого дня крутили, крутили, рука даже посинела... Видите? (Показывает.) А уж ругались как... (Румата молчит.)Снимите, а? Я ведь и без браслета...

Р у м а т а. Пойдем, я тебя провожу.

Уходят, занавес раздвигается.

Апартамент дона Рэбы, канцлера герцогства Арканарского. Зал, узкие, как бойницы, окна. Обширный письменный стол, заваленный бумагами, несколько кресел. В одном из кресел, неестественно выпрямившись, сидит дон Рэба — мужчина лет пятидесяти, с деревянным лицом, в темном простом костюме. В другом кресле развалился, нога на ногу, дон Кондор. В третьем, поджав под себя ноги и привалившись к подлокотнику,располагается некая дона Окана, очень красивая дама лет двадцати пяти, в платье с очень глубоким вырезом.

К о н д о р. Все это очень хорошо, мой дорогой канцлер, но кто же будет покупать?

Р э б а. Да кто угодно! Я, вы, она... Мужик и ремесленник должен только производить! Это о них сказано: пока склонены их вшивые головы над работой, не убивай их, но при всем том не давай им и жить. А тех, кто головы поднимут, убивай, как бешеных волков... И пожелавший переменить этот свыше установленный порядок есть смутьян и разрушитель установления, повинный смерти. Таковыми являются грамотеи, всякие там математики и сочинители, ибо это о них сказано: язык твой — враг мой...

К о н д о р (смеясь).Но вы же сами грамотей, дорогой канцлер!

Р э б а. Я имел в виду грамотеев-мечтателей, грамотеев-растлителей, грамотеев-умников! Умные нам не надобны, дон Кондор! Надобны верные... Вот я собираюсь выпустить в свет рассуждение о новом государстве...

О к а н а. Ах, увольте нас от ваших рассуждений, милый!

К о н д о р. Нет-нет, прекрасная дама, это очень интересно. Продолжайте, дорогой канцлер, прошу вас...

Р э б а. Суть сего рассуждения весьма проста. Она всего в трех... как бы это сказать...

К о н д о р. Принципах?

Р э б а. Вот именно. В трех принципах... (Перегибается к столу и что-то записывает.)В трех принципах. А именно: слепая вера в непогрешимость власти, беспрекословное оной повиновение, а также неусыпное наблюдение каждого за каждым.

Пауза. Дона Окана зевает.

К о н д о р. Гм... Каждого за каждым — это хорошо. Но позвольте, дорогой канцлер, ведь это, по сути дела, государственные принципы Области Святого Ордена!..

Р э б а. Совершенно справедливо, дон Кондор. В рассуждении своем я тщился лишь довести эти прекрасные... гм... принципы до простоты без всякого украшательства.

К о н д о р. Интересно, очень интересно... И вы собираетесь ввести эти принципы в государственное устройство герцогства Арканарского?

Р э б а. Я уже ввожу их.

К о н д о р. А как же бароны? Родовая знать?

Р э б а. Вот именно. Бароны и родовая знать. Но ведь в вашей торговой республике, дон Кондор...

За окнами вдруг раздается громовой топот марширующих сапог. Гремит хриплыми глотками песня:

Дон Кондор поднимается и подходит к окну, глядит вниз. Грохот сапог стихает в отдалении. Дон Кондор поворачивается.

К о н д о р. Высокое небо, что это за ужас?

Р э б а. Мои серые роты, дон Кондор. Мой инструмент в борьбе с баронами, книгочеями и мужичьем.