Ц у п и к. Предъявите подорожную!

Р у м а т а (Будаху). Предъявить?

Б у д а х. А как хотите, благородный дон. Можете предъявить, можете не предъявить, все равно. Он читать не умеет...

Румата вдруг с криком вскакивает, опрокинув скамью. На лице его ужас и отвращение.

Р у м а т а. Что это?

Б у д а х. Где? А, это? Как — что? Таракан! (Хлопает ладонью по столешнице.)

Р у м а т а. Гадость какая... (Проводит ладонью по лбу.)

Х о з я и н (от стойки).Всегда они у нас разводятся, когда торговцу пеньку привозят...

Т о р г о в е ц. Это уж точно. Их в пеньке видимо-невидимо...

Цупик хохочет. Все смотрят на него.

Ц у п и к. Ай да благородный дон! Ай да храбрец! Таракана испугался! Ну распотешили вы меня! Таракана струсили!..

В одно мгновение Румата выхватывает шпагу. Цупик умолкает и шарахается в сторону.

Р у м а т а. Вы изволили назвать меня трусом, господин бакалейщик? (Приставляя острие то к лицу, то к груди, то к животу Цупика, теснит его в глубину зальца, пока он не упирается спиной в стойку.)Трусом? Меня? Восемнадцатого барона Румату Эсторского? Где тебе пустить кровь, серый хам? Из брюха, налитого пивом? Из гнилого и подлого твоего сердца? (Приставляет острие к горлу.)Или из твоей гнусной глотки?

Б у д а х. Проси прощения, бакалейщик. Беда будет небольшая, если барон тебя укокошит, но что-то мне стало тебя жалко...

Р у м а т а. Ты, грязная сволочь, ты всю свою жизнь спишь и жрешь с тараканами и прочей нечистью, тебе она не в диковинку, так ты решил, что и люди благородной крови таковы же, как ты?..

Ц у п и к (хрипит).Не надо... Не убивайте, благородный дон... Это я не со зла... от обиды... Простите, благородный дон...

Р у м а т а. Еще раз!

Ц у п и к. Прошу великодушного прощения, благородный дон Румата!

Румата опускает шпагу, зевает.

Р у м а т а. Фу, вспотел... Хозяин, каплю ируканского на стакан воды. Идите, Цупик, и хорошенько подумайте над своим проступком. И пусть это послужит вам уроком... (Пьет воду с вином.)

Цупик, ни на кого не глядя, уходит.

Б у д а х (ему вслед).Это тебе не грамотеям руки крутить...

Р у м а т а. А теперь... Хозяин!

Х о з я и н. Слушаю, благородный дон...

Р у м а т а. Завтракать! (В этот момент в зальце входит Кира.)Вот очень кстати Кира. Ты будешь за хозяйку, не возражаешь? Завтрак ко мне наверх, на двоих... (Глядит на насупившегося Будаха, смеется.)Мы будем завтракать с моим другом, достопочтенным Будахом...

По авансцене перед закрытым занавесом идут слева направо Кира и Румата. Идут медленно, не прикасаясь друг к другу.

К и р а. Нет, этого я не смею, дон Румата. Я — простая девушка, я свое место понимаю... А я хочу только сказать, что как вы от нас съехали, мне совсем плохо стало. Брат зверем смотрит, того и гляди — прибьет или еще чего хуже...

P у м а т а. Ты ему скажи, сукиному коту... Ладно, я сам скажу. Но что это он на тебя взъелся?

К и р а. Цупик, командир ихний, с тех пор к нам ни ногой. Брат говорит — из-за меня...

Р у м а т а. Как это?

Пауза.

К и р а. Что здесь непонятного... А Цупик, он говорит, теперь при самом канцлере, при доне Рэбе... А вы теперь в гвардии, дон Румата?

Р у м а т а. В гвардии.

К и р а. При дворе всё, наверное... Дамы там красивые, нарядные...

Р у м а т а. Этого добра там полно. Но ты, Кира, красивее их всех!

К и р а. Это вы просто так говорите... А насчет нарядов — так я, если захочу, тоже могу купить. На рынке один ируканский купец лавку открыл, нарядами торгует, даже заморские есть, сама видела. Давеча ходила... Это знаете где? Вот как по улице Красильщиков на рынок выйдите, так сразу по правой руке она, недалеко от виселиц.

Р у м а т а. Ага...

К и р а. Ага. Шагов сто не доходя, так что мимо них идти не приходится... Я страсть не люблю под виселицами ходить. Там теперь голых вешают, срам смотреть... Раньше, бывало, в одежде или в мешках вешали, да и то один висит, другой... А нынче целыми десятками висят, да не только мужчины, а и женщины... Так я уж стараюсь глаза в землю... А что это одна я все говорю и говорю, дон Румата, а вы все молчите... Конечно, вам наверное скучно со мной, да?