поэтов; итак, я хорошо делал, что не следовал твоему предложению

стихотворствовать о любви. Впрочем, может быть, скоро буду писать стихи,

вдохновенные этой поэзией жизни, но уверяю тебя, что тогда не изменю

предыдущему замечанию Жуковского. Он завтра или послезавтра едет в

Петербург; Воейкова остается здесь месяца на два или на три -- вот мне

содержание для писем, и хвала за то Провидению, ибо это не будет общим

местом. <...>

11 марта. <...> Скоро получишь ты мои литературные замечания о

Воейковой. Теперь еще здесь Жуковский, и я, находившись у нее в присутствии

последнего, не имел времени (потому что рыбак рыбака и пр.) вникнуть в этот

столько даже и для тебя, ей незнакомого, занимательный предмет. <...> Иду

обедать к Парроту: ему рекомендовал меня Жуковский2. <...>

21 марта. <...> здесь случилось происшествие, неприятное почти целому

городу: умерла от родов сестра Воейковой, жена профессора Мойера. Признаюсь

с горестию, что я был в тот день не в состоянии ничего написать, кроме

бессмыслицы; она была женщина чрезвычайно хорошо образованная и

совершенно счастливая; все, кто ее знал, любили, уважали ее, -- и вдруг и проч.;

остались маленькие дети, отчаянный муж, мать и сестра. Не правда ли, что этакие

случаи заставляют думать об том, что почти всегда нами забыто? Я пишу стихи на

ее смерть3 но, может быть, одни вы будете их видеть и читать: причину этому

найдете в их точке зрения. Верно, Жуковский сюда опять приедет. <...>

23 марта. <...> Сюда опять приехал Жуковский; не знаю, надолго ли? я

еще не видал его. Смерть сестры Воейковой совершенно расстроила здесь многое,

многих и, может быть... нет, лучше угадай. Точно жаль, что рок слеп и что он

беспрестанно доказывает это. Вот что было хотел я написать на смерть этой

особы, которой я никогда не забуду, потому что в первый раз видел в женщине

столько доброты, познаний -- вообще великолепную совокупность. <...>

4 апреля. <...> В доме и душе той особы, об которой уже было писано,

водворилась глубокая печаль, и даже моя коммуникация поредела вследствие

первой.

Жуковский здесь, тоже чрезвычайно тоскует: он, как говорят некоторые

критики, был влюблен в покойницу и, верно, напишет стихи на смерть ее4. Я его

редко вижу; он еще с неделю пробудет здесь. <...>

10 апреля. <...> Вчера я был у Жуковского; он необыкновенно печален

вследствие смерти г-жи Мойер, проживет здесь еще с месяц: итак, я надеюсь

иногда проводить это время довольно приятно; он со мной обходится очень

дружественно, и я даже не знаю, чем заслужил такую его благосклонность. <...>

2 мая. <...> Жуковский скоро отсюда едет (он говорит, что издает свое

путешествие по Швейцарии5, которым Перевощиков восхищается). Воейкова

остается здесь на все лето. <...>

6 мая. <...> Круг моего знакомства значительно суживается: Жуковский

завтра едет, Илличевский тоже завтра отправится в чужестранию. Один Княжевич

пробудет здесь еще довольно для разделения моих литературных планов и

восторгов. <...>

1824

6 апреля. <...> Вчера читал я перевод Жуковским "Орлеанской девы"; это

важный и редкий подарок нашей бедной литературе: стихи Жуковского и

смыслом и звучностию, возможно, близки к Шиллеровым и служат новым, хотя

уже не нужным доказательством, что первый мог бы и сам произвести что-нибудь

оригинальное и классическое на том поле, куда он так хорошо пересаживает

красоты чужие. Советую тебе, Александр, купить для Параши6 это издание

стихов Жуковского: оно гораздо больше содержит, гораздо лучше (прекрасно)

напечатано, чем прежние. Притом же для одной "Орлеанской девы" можно иметь

и прочие части тому, кто не может из подлинников почувствовать всю красоту

поэзии Шиллеровой -- сильной и возвышенной! Мне Жуковский досадил в этом

переводе только тем, что употребляет некоторые иностранные слова -- и притом

все такие, которым в нашем языке есть совершенно равносильные: напр., армия,

партия, нация, марш; хотя они нисколько не мешают верности перевода, но что в

них, когда есть свои и благозвучнейшие: воинство, сторона, народ, ход? В этом