пригласил к обеду на новоселье до 120 человек. Между ними были Крылов,

Жуковский, Плетнев, Сомов, Воейков, Греч, Булгарин. Дельвига в это время уже

не было в живых. После обеда, когда порядком выпили, некоторые из гостей

потребовали, чтобы Воейков прочитал строфы, написанные им в последнее время

в дополнение к весьма знаменитому тогда его стихотворению "Сумасшедший

дом". Воейков, сидевший против Греча и Булгарина, долго отказывался, но

наконец согласился и прочел следующее:

Тут кто? Греч, нахал в натуре,

Из чужих лохмотьев сшит,

Он цыган в литературе,

А в торговле книжной жид.

Вспоминая о прошедшем,

Все дивлюся я тому,

Да зачем он в сумасшедшем,

Не в смирительном дому?

Тут кто? Гречева собака

Увязалась как-то с ним,

То Булгарин-забияка,

С рылом мосичьим своим.

Но на чем же он помешан?

Совесть ум убила в нем;

Все боится быть повешен

Или высечен кнутом.

На этом Воейков остановился. Когда говорили ему, что есть еще

несколько стихов о Булгарине, он уверял противное, но наконец согласился

исполнить общее требование и прочел следующие стихи:

Сабля в петле, а французский

Крест зачем же он забыл?

Ведь его он кровью русской

И предательством купил.

Как нарочно, в этот день Булгарин в петлице фрака имел анненскую

саблю, а французского креста на нем не было.

Последние стихи, прочтенные Воейковым, были про Полевого:

Он благороден, как Булгарин,

Он бескорыстен так, как Греч.

Эта сцена разнеслась по городу и дошла до императора, который был ею

недоволен, что, как говорили, и выразил Жуковскому.

<...> По прибытии на станцию Ченстохово на Варшавско-Венской

железной дороге, я нашел там поэта Василия Андреевича Жуковского,

остановившегося переночевать.

Я остался с ним до следующего поезда; мы поехали в Варшаву в одном

вагоне.

Жуковский, конечно, вспоминал при мне о прежнем житье-бытье, о

поэтах Пушкине и Дельвиге. Кроме того, его очень занимала мысль, что по мере

того, как человечество ищет все большей и большей свободы, оно делается более

и более рабом новых условий жизни, так что путешественник на железных

дорогах обращается во что-то подобное почтовому конверту.

В Варшаве Жуковский остановился в гостинице "Рим", а я, по

обыкновению, в английской гостинице. Мы виделись ежедневно. В одно из моих

посещений я нашел у него только что произведенного свиты его величества

генерал-майора графа Ламберта, бывшего в 1861 г. очень короткое время

наместником Царства Польского и столь постыдно оставившего этот пост.

Ламберт, которого считали человеком умным, уверял, что все европейские

беспорядки 1848 и 1849 гг. происходят оттого, что слишком многим лицам дается

образование; что следует давать образование только заранее определенному,

ограниченному числу молодых людей. Можно себе представить, какое

неприятное впечатление производила эта мысль на Жуковского, но Ламберт,

утверждая, что излишнее образование уже явно дало дурные плоды, находил

необходимым попробовать давать в наших университетах и гимназиях

образование, согласно его мысли, только ограниченному числу молодежи.

30 августа я видел в православном соборе Жуковского в мундире,

разукрашенном звездами и крестами, стоявшего подле наследника, своего

прежнего воспитанника, который, равно как и государь, видимо, были огорчены

за несколько дней перед этим последовавшей кончиной великого князя Михаила

Павловича.

Комментарии

Андрей Иванович Дельвиг, барон (1813--1887), двоюродный брат поэта А.

А. Дельвига, инженер, при Александре II -- генерал и сенатор, руководитель

министерства путей сообщения. Следов знакомства Жуковского с ним в

дневниках, переписке не обнаружено, хотя оно не вызывает сомнения.

Свидетельство тому -- воспоминания А. И. Дельвига.