В это время, немного спустя, Рылеев переделал его "Певца"5, и уже святое

имя Жуковского явилось в пародии; я ее не помню, только удержались некоторые

стихи:

...Надел ливрею

И руку жмет камер-лакею;

С указкой втерся во дворец:

Бедный певец!6

Приехав в Финляндию, сойдясь с Баратынским, я имел уже на столе

сочинения Жуковского; его элегии дышали небом, которого он был избранный

сын: я любил его, несмотря на его глупые "Отчеты о луне"7, к сану поэта,

священника, вовсе не идущие; я любил того Жуковского, который трогал душу в

переданных им поэтах немецких; того Жуковского, который воспел 1812 год и --

по моему мнению -- умер; он и должен бы был умереть тогда, чтобы жить вечно,

представителем великой эпохи.

В 1830[-х] годах я жил в Царском Селе; Жуковский показался мне лично:

он был при воспитании наследника.

Толстый, плешивый здоровяк, сказочник двора, он не имел уже в глазах

моих никакого достоинства. Его звали добряком; он ходил с звездами и лентами:

вовсе ими не чванился, вид имел скорее конфузный, нежели барский; но перед

ним не остановишься и не спросишь -- кто это, как я остановился здесь перед

Сперанским.

Однажды барон Розен (поэт)8, бывший секретарем при наследнике9 и,

следовательно, зависевший от Жуковского, рассказывал мне следующий анекдот.

– - Нашел я, говорит он, латинское письмо к Жуковскому, года два назад

полученное, валяющимся между бумагами и прочитал его. Старик-пастор, у

которого он в юности гостил, где-то в Германии, которого любил, как отца, а

дочерей -- как ангелов, его оживляющих для поэзии, писал ему, что он лишается

всего, если не заплатит кредиторам двух, трех тысяч гульденов, но что, веря

прекрасному, веря его сердцу, верит, что он ему поможет, ибо слышал, что он из

бедного юноши теперь в милости у русского царя.

Барон говорит, я побежал к нему и торопливо спрашиваю, что он сделал

по этому письму, ибо сроки, данные пастором, все уже прошли.

– - Я не понял письма, -- отвечал хладнокровно Жуковский, -- и ничего не

сделал, а теперь уже поздно, -- и предложил Розену сигарку10.

Человек, которого сердца не пошевелили огненные черты картин юности,

уже -- не поэт.

После я не видал уже Жуковского: знаю, что он женится недавно, имеет

дочь и, тайным советником, живет в Пруссии.

Сей друг, кого и ветр в полях не обгонял,

Он спит, на зыбкий одр песков пустынных пал!11

Комментарии

Николай Михайлович Коншин (1793--1859) -- поэт, прозаик, мемуарист.

Участник Отечественной войны, до 1824 г. на военной службе; в 1818--1823 гг.

сослуживец Баратынского по Нейшлотскому полку в Финляндии. С 1824 г. на

штатской службе, в том числе директор училищ в Твери (место, полученное им

при содействии Пушкина и Жуковского, -- РА. 1877. Т. 3. С. 402--403; Пушкин, т.

16, с. 201).

Знакомство Н. М. Коншина с Жуковским, состоявшееся в начале 1830-х

годов, когда мемуарист служил правителем канцелярии главнокомандующего

Царским Селом (1830--1837), было кратковременным и поверхностным. Впрочем,

о каких-то личных и более поздних отношениях между ними свидетельствует тот

факт, что в библиотеке Жуковского сохранилась книга "Амарантос, или Розы

возрожденной Эллады" (СПб., 1843) с надписью: "Сия книга подарена Николаю

Михайловичу Коншину И. Лебединским" (Описание, No 7).

В мемуарах Коншина Жуковский предстает больше как поэт, властитель

дум молодежи, нежели человек, лично ему знакомый. О том, что Коншин плохо

знал Жуковского, свидетельствует его готовность усомниться в легендарной

доброте и отзывчивости Жуковского, неоднократно описанной близкими поэту

людьми.

ИЗ "ЗАПИСОК"

(Стр. 185)

PC. 1897. No 2. С. 274--277; под заглавием "Жуковский и Дельвиг в

изображении современника". Сверено по рукописи (РНБ. Ф. 369. Оп. 1. Ед. хр. 3).

1 Публикатор воспоминаний Коншина, его биограф А. И. Кирпичников,

делает к "Запискам" следующее примечание: "Характеристика Жуковского, как