не причинит огорчения. Он совершенно доволен нашими литературными

картинами России1; однако заметил, что было бы лучше, если бы страницы,

посвященные Булгарину и его приспешникам, не были такими грубошерстными,

и не потому, что они причиняют несправедливость этим людям, а потому, что,

будучи изгнаны жгучей крапивой, они станут поносить чужие лавры и всю книгу.

Если бы не это, можно было бы еще подсыпать им колючек. В разговоре

Жуковского поэт открывается не столько в пламенном воображении, сколько в

блестящих мыслях.

Не сочтите меня пристрастным, если русского поэта Жуковского я

представил вполовину немцем. Гораздо интереснее наблюдать на примере этой

личности, как ярко сказывается немецкая натура, даже и будучи смешана со

славянской. Благодаря этому удивительному явлению можно сказать, что

Жуковский действительно наполовину принадлежит нашей родине, поскольку его

родила немецкая девушка2. Любовь консервативна! <...>

Август Теодор Гримм

<...> Но еще серьезнее она [Александра Федоровна] занялась изучением

русского языка под руководством Жуковского. К тому времени уже

прославленный поэт своей нации, Жуковский более вдавался с великой княгиней

в оживленные беседы о России, чем в правильное и регулярное изучение

грамматики, и так же увлекся немецкой литературой под влиянием своей

ученицы, как она под его влиянием увлеклась русской. Душа Жуковского была

детски добродушной и девственно-трепетной, его доброта -- безграничной,

обращение в обществе -- оживленное или, напротив, смущенное, рассеянное, но в

конечном счете всегда побежденное его добротой, особенно в таких обществах,

которые были родственны его душе и лишены каких-либо острых придворных

интриг. Во всем придворном окружении Жуковский выделил прежде всего

высокую женственность великой княгини, и во все последующие годы она

осталась для поэта идеалом женщины. <...>

К этому времени воспитание наследника и великой княгини Марии

Николаевны было предметом забот императора и императрицы. Еще будучи

великим князем, император выбрал для своего сына военного наставника,

полковника Кадетского корпуса Мердера, а для классического образования <-->

русского поэта Василия Андреевича Жуковского1. В первые годы своего

правления император чувствовал больше чем когда-либо, что воспитание

наследника престола должно быть иным, нежели было его собственное. Прежде

всего, он требовал в отношении воспитания ответственного и полномочного

начальника, не кавалеров, как это было в его случае, а гувернера, единственного,

не спускающего с воспитанника глаз, и только в том случае, если бы гувернеру

просто не хватило возможностей, он мог бы прибегнуть к услугам помощника,

который заменял бы его на уроках, но полностью был бы подчинен ему. Его

собственное вступление на престол2 убедило его, что при всестороннем

образовании императора на первом месте должны быть военные качества. Юный

наследник престола должен был поэтому испытывать все трудности и лишения

лагеря и войны: его постель должна была быть жесткой, а пища -- простой, его

отдых должен был состоять в военных играх, тело должно было закаляться в

упражнениях всякого рода. Всем начальникам он должен был выказывать военное

послушание, и император имел обыкновение сам наказывать его, если

послушание было нарушено. В то время как император имел в виду воспитание

будущего военного властителя, императрица старалась воспитать в своем сыне

высокую человечность, сердечность и доброту, облагородить его природные

качества. И для этих целей во всей империи не нашлось бы другого человека,

исполненного столь же глубокого, даже детского добродушия, как Жуковский.

Она понимала, что высшая ценность любого нравственного воспитания

заключается в том благородном образе мыслей, который должен открываться

навстречу миру, и что это нисколько не мешает другим качествам, которых

требует призвание, более того -- они лишь возвышаются благородством. Жизнь

властителя, даже счастливейшего, требует целого ряда сухих занятий, которые