и знаков отличий, русских и иностранных; я шел в полном облачении, а за мной

следовал римско-католический декан города Бадена в своей духовной форме --

почесть исключительно оказанная памяти Жуковского, имя которого давно уже

известно стало в Германии. Его похоронили на загородном баденском кладбище в

склепе. Останется ли тело его там или будет перенесено куда в другое место, но,

во всяком случае, и это временное место погребения великого поэта русского

будет увековечено памятником10, и, верно, всякий русский, бывающий в Бадене,

посетит это место и с благоговением прочтет: здесь было погребено тело

Жуковского {Как известно, Жуковский похоронен в Невской лавре. Памятник,

воздвигнутый над его могилою, по общественной подписке, содержит в себе, к

сожалению, неверные обозначения дня и года его рождения. Он родился 29 генв.

1783 г.}.

Сколько я мог узнать, после смерти Жуковского осталось довольно

сочинений. Так, кроме его поэмы "Странствующий жид", осталась еще одна песнь

"Илиады" и много мелких произведений, большею частию в прозе. О

"Странствующем жиде" я с любопытством расспрашивал у писца, которому

Жуковский диктовал эту поэму, и узнал от него, что в этой поэме покойный

Василий Андреевич, взяв за основание известную легенду о Вечном жиде,

изобразил всю чудную историю народа еврейского со времени его отвержения

Богом до последней судьбы его, открытой в Апокалипсисе.

Судя по некоторым тирадам, которые писец его мог запомнить, это

должно быть чудное произведение созревшего, но никогда не постаревшего гения

Жуковского. Можно себе представить все величие картин, когда знаешь, что он

ведет своего странника по всем векам, бросает его во все страшные мировые

перевороты, в которых погибали целые племена и народы и оставался один

только он, все с тою же печатию отвержения на лице, все с теми же

неизнашиваемыми одеждами на теле, все с тою же грустию в сердце о

неизбежном мучении на земле. Наконец наш бессмертный поэт приводит его на

остров Патмос, где он встречает старца Иоанна, который открывает ему

последнюю судьбу его11. По рассказам писца, Жуковский писал эту часть почти

словами Апокалипсиса12, перелагая их только в свой классический гекзаметр. К

сожалению, эта великая поэма не докончена. Но и это, конечно, не без особого

Промысла Божия: ибо если Ему угодно было внушить своему избранному певцу

такое вдохновение -- а в этом мы не смеем сомневаться, -- то Его же премудрости

прилично было и остановить трость книжника-скорописца на том пределе,

дальше которого еще не возносилось ведение человека, озаренное даже Духом

Святым. Насчет перевода "Илиады" В. А. Жуковский еще за полтора года перед

сим сообщил мне по секрету, что имеет мысль перевести и "Илиаду", как он

переводил "Одиссею". "Для этого, -- говорил он, -- я беру в руки Гнедича, прочитаю из него страницу или две, потом прочитаю то же самое по-немецки и

затем начинаю писать сам по чутью, с каким я переводил и "Одиссею". Выходит

иногда, что мой стих сходится от слова до слова со стихом Гнедича, и тогда я

замечаю, что это все-таки стих мой; а в другой раз я поправляю свой перевод по

Гнедичу и тогда тут же делаю выноску, что это не мой стих. Но (прибавил он) вы

пока об этом не говорите никому".

В 1850 году я был тоже в Бадене по делу и оставался там несколько дней.

Пользуясь этим временем, Василий Андреевич просил меня просмотреть

некоторые написанные им статейки религиозного содержания13. "Я хочу, --

говорил он мне, -- попробовать, нельзя ли сделаться философом, не учившись

философии, а только зная одно Священное писание. Но как я догматике не

учился, то вы посмотрите хорошенько, не сделал ли я какой ошибки против

догматов. Можно хорошо понимать христианство: но мы живем в церкви и без

церкви жить не можем. Человеку нужна власть; надобно, чтоб над ним был

авторитет, который бы всегда имел право сказать ему: ты заблуждаешься. Что

сталось с протестантством после того, как Лютер отверг церковь? Церковь его

была тогда и больна, и развращена: да он, восстав против злоупотреблений,