Мой лик не омрачен ни скорбью, ни мученьем,

И жизни тяжкий крест меня не бременит.

Спокойтесь, зря мою последнюю обитель;

Да мой достигнет к вам из гроба тихий глас,

Да будет он моим любезным утешитель;

Открыто мне теперь все тайное для вас.

Стремитесь мне вослед с сердечным упованьем,

Хранимы Промысла невидимой рукой:

Он с жизнью нас мирит бессмертья воздаяньем;

За гробом, милые, вы свидитесь со мной1.

Это голос нашего ветерана-поэта, которого мы недавно похоронили, голос

нашего Жуковского. Идите, русские люди, и поклонитесь праху поэта; этот прах

теперь покоится не в чужой земле, не между чуждых гробов, а покоится на

родине, подле другого драгоценного нам праха, близ гробов многих знаменитых

русских людей. Поэт любил мечтать о прекрасной загробной жизни, которая

дается в дар любящим все прекрасное, и вот он дождался: его прекрасная душа

теперь наслаждается и вечно будет наслаждаться этою жизнию; а его могилу с

любовью будут посещать и наши внуки, и правнуки, и все грядущие поколенья.

Завидная участь! но такова участь всех, кто может от чистого сердца сказать

вместе с Жуковским:

Не в радостях быстрых, не в ложных мечтах

Я видел земное блаженство,

Что может разрушить в минуту судьба,

Эсхин, то на свете не наше;

Но сердца нетленные блага: любовь

И сладость возвышенных мыслей...

При блеске возвышенных мыслей я зрел

Яснее великость творенья;

Я верил, что путь мой лежит по земле

К прекрасной, возвышенной цели2.

Я не был в церкви, где стоял гроб Жуковского, не видал печальной

церемонии при отпевании, потому молчу об этом, в надежде услышать от других

красноречивые описания. В то время я бродил по кладбищу, беспрестанно

подходя к новой могиле, уже готовой принять прах поэта. Здесь стояли два

могильщика, приготовив полотно для спуска гроба; приходившие беспрестанно к

ним обращались с вопросами, и они часто указывали на соседнюю

беломраморную гробницу, перед которою всякий останавливался с

благоговением, произнося имя Карамзина. Прошло с лишком двадцать шесть лет,

как по всей Руси пронеслась горестная весть об утрате историка русского народа;

двадцать шесть лет назад эта могила была еще свежая, и много горячих слез на

нее падало; в двадцать шесть лет много памятников окружило эту славную

могилу, и наконец возле нее осталось только одно праздное место. Теперь и оно

занято, но занято прахом славного поэта, который был не чужд Карамзину,

проходя с ним по одному поприщу -- благородному и возвышенному: он может

назваться родным братом Карамзина. Где же лучше всего, как не тут, можно было

избрать место для могилы Жуковского? Эти две могилы родственны между собою

точно так же, как в некотором от них отдалении родственны две славные могилы,

перед которыми с благоговением останавливаются русские люди, могилы

Гнедича и Крылова. Друзья и сослуживцы при жизни, оба эти поэта дружно и

благотворно действовали на своем поприще: один нас знакомил с богатою

гомеровскою поэзией3, подарив нам книгу, по которой несколько веков вся

Греция воспитывала свой дух, по которой и мы часто воспитываем свое сердце и

развиваем свой эстетический вкус; другой знакомил русских людей с самим

собою и, показывая им все их стороны, заставил их с уважением смотреть на

самих себя. Оба они зараз исполняли великую задачу: один старался, чтобы

русский человек сознал самого себя, -- как необходимое дело для всякого

духовного развития; другой старался, чтобы русский человек узнал то, что было

вне его сферы, другой мир, другую жизнь, и чрез то получил бы возможность

ясно сознавать свою общечеловеческую сторону и только под ее строгим

влиянием развивать свою народность. Такую же связь в действии, на одном и том

же поприще, мы замечаем между Карамзиным и Жуковским: оба они особенно

действовали на наше сердце, возбуждая в нас эстетическое чувство; один увлекал

прекрасною, гармоническою, простою речью, до него неслыханною, другой --

прекрасным поэтическим стихом, также прежде неслыханным; один нас знакомил

с нашею собственною историей, заставил нас оглянуться на наше прошедшее и