поезжайте и узнаете, что и сотый человек из читающих не брал ее в руки. Ее даже

порядочно не оценили и в журналах. Нашелся один только добрый человек,

который по крайней мере указал мои ошибки7, а то другой поскалил зубы, а иной

наговорил чепухи". Этот горький отзыв автора одного, можно сказать, из

творений своих, которое довершило его славу, невольно тронул меня, особенно

когда я собственным опытом убедился, приехав в Россию, что то была сущая

правда. И потому мне была больше нежели понятна самая шутка покойного, когда

он после, в ответ на мое известие, что один из знакомых мне немцев в Висбадене

для того только решился выучиться русскому языку, чтобы прочитать "Одиссею"

в переводе Жуковского с подлинником в руках, писал ко мне следующее: "Очень

рад, что моя поэтическая слава заглянула в Висбаден и что Винтер (имя этого

немца), хотя и холоден быть должен по своему имени, с таким жаром принял

участие в моей гиперборейской "Одиссее". Что это была не совсем шутка, я имел

случай убедиться в том из многих последующих отзывов его о судьбе его

"Одиссеи"". "Конечно, -- говорил он мне раз, -- "Одиссея" не пойдет со мною в

вечность; она останется на земле, как все земное; но впечатление ее, но те плоды,

которые она должна принести, со мною неразлучны будут и за гробом".

Если бы я должен был писать панегирик Жуковскому, то я не умолчал бы

здесь преимущественно о делах его милосердия, которых я сам был свидетелем, --

но не о тех делах милосердия, которыми часто отличаются люди достаточные,

уделяя бедному излишнее от себя; нет, дела милосердия Жуковского были не

делами только рук его, но преимущественно делами его души. Хорошо помогать

ближнему не жалея средств, которые мы имеем в руках! Но много ли найдется

таких людей, которые бы за другого протягивали сами руку, преклоняли бы свою

голову, может быть не привыкшую к поклонам, испытывали бы с охотою

неприятное чувство отказа и все это делали бы бескорыстно, из одного только

желания добра ближнему? В. А. Жуковский все это делал и, умирая, жалел еще о

том, что он не успел устроить судьбу человека, ему вовсе чужого. Вот истинная

любовь, какой требовал от нас Спаситель!

Оканчивая здесь мои воспоминания о Жуковском, которые я решился

сохранить для будущего, считаю нелишним сообщить, что у меня в руках

находятся подробности о самой важнейшей эпохе в его жизни -- его первом

знакомстве и последовавшем затем вступлении в брак с девицею Рейтерн,

списанные мною со слов самой ныне вдовы Жуковского8. Но как эти

подробности не принадлежат современникам, то они сохранятся у меня для

потомства, которое, конечно, еще долго будет принимать живой интерес во всем,

что касалось жизни знаменитого русского поэта. Тому уже времени будут,

конечно, принадлежать и письма Жуковского к своей невесте, о которых говорила

мне его ныне вдовствующая супруга, что в них-то излилась вся поэтическая душа

Жуковского.

ИЗ "ВОСПОМИНАНИЙ ПРОТОИЕРЕЯ"

<...> Поступив в Висбаден молодым священником, я не имел еще случая

совершать многих треб церковных. Первые крестины, которые мне довелось

совершить, были в семействе В. А. Жуковского и князя А. А. Суворова, которые

оба проживали в это время во Франкфурте. Помню, как князь Суворов боялся за

свою маленькую дочку, чтобы молодой неопытный священник не утопил ее в

купели. <...> Когда вслед за тем были у Жуковского крестины его

новорожденного сына Павла1 и зашла речь об этом страхе присутствовавшего

при этом князя Суворова, Василий Андреевич рассказал очень характерный для

того времени анекдот.

– - В одну поездку с наследником по России2 остановились мы в одной

деревне. У священника этого села как раз были крестины, и он просил чрез меня

его высочество быть восприемником его новорожденного. Наследник согласился

и поручил мне быть его представителем при крестинах. Конечно, был приглашен

для этого соседний священник. Наш батюшка, как хозяин, хлопотал вокруг своего

новорожденного и не заметил, как начался обряд крещения. Но вдруг,