За обедом были в гостях генерал Альвенслебен, граф Герберт Бисмарк и банкир Блейхредер. Из разговоров нечего занести в дневник, разве то, что шеф большею частью говорил тихо с Альвенслебеном. Я чувствую себя усталым, вероятно, вследствие ночной работы по поводу дневника. Придется прекратить его или составлять покороче. Сегодня заношу только прекрасное дополнение для характеристики деятельности Гамбетты. «Soir» извещает, что спустя несколько дней после последней вылазки парижан во всех не занятых нами селах по приказанию диктатора прибита была публично следующая депеша:

« Трехдневный бой, 17, 18 и 19 , среда, четверг и пятница. В пятницу, в последний день, огромная вылазка; 200 000 человек войска под начальством Трошю направлены на Сен-Клу и через Гаршские высоты. Пруссаки вытеснены из парка Сен-Клу, где происходила страшная резня. Французы подвинулись до акцизных ворот Версаля. Результат: 2000 пруссаков выбыло из строя, все верки их разрушены, пушки взяты, заклепаны или брошены в Сену. Национальная гвардия сражалась в первых рядах». Если Гамбетта говорит так о Париже, где его донесения легко могут быть контролированы, то чего только он не навязал жителям провинции!

Среда, 8-го февраля. Воздух теплый, как и вчера; небо ясное и солнечное. Я устаю все больше и больше, голова у меня тяжела, со мною делаются обмороки, чуть не валюсь с ног. Быть может, это обычная весенняя слабость. Шеф поднялся необыкновенно рано и уже в десять часов без четверти поехал к королю. Незадолго до часа дня приезжал Фавр с целым роем французов: их, должно быть, десять или двенадцать человек. Он вел переговоры с министром, который до этого завтракал с ними. Кроме того, при этом еще присутствовали Денгоф и зять Гацфельда, г. Мультон; последний несколько смелый, но веселый молодой человек.

Вечером шеф обедал со своим сыном у наследного принца, но до этого он был еще некоторое время у нас. Он заметил опять с признательностью, что Фавр не рассердился за его «злобное письмо», но поблагодарил его за него и прибавил, что он, шеф, повторил ему на словах, что он обязан был и расхлебать вместе то, что помогал заваривать. Потом он упомянул о том, что сегодня обсуждалась контрибуция с Парижа, что французы хотели заплатить большую часть ее кредитными билетами и что это для нас могло быть убыточно.

«Какая стоимость того, что они предлагают, этого я не знаю, – сказал он. – Но во всяком случае, им хотелось бы выиграть при этом. Но они должны заплатить все, что было условлено; я не сбавлю ни одного франка». Когда он встал с места, чтобы уйти, он отдал Абекену телеграмму на розовой бумаге и сказал: «Вся суть заключается в этом; я справлюсь без орлеанов, а в крайности и без Людовика».

Четверг, 9-го февраля. Сегодня парижан здесь не было. Поутру я читал прощальную речь Гамбетты французам, сказанную им шестого числа пополудни. Она гласит:

«Моя совесть налагает на меня обязанность отказаться от деятельности в качестве члена такого правительства, с которым я не чувствую себя солидарным ни в воззрениях, ни в надеждах. Я имею честь заявить вам, что я уже сегодня подал в отставку. Благодарю вас за патриотическое и исполненное самоотвержения содействие, которое я всегда встречал с вашей стороны, так как цель его заключалась в том, чтобы привести к хорошему концу предпринятое мною дело. Я прошу вас позволить мне сказать вам, что, по моему глубоко продуманному убеждению, ввиду краткости сроков и серьезности интересов, долженствующих быть затронутыми, вы окажете республике большую услугу, если распорядитель приступит к выборам 8-го февраля, и удержите за собою право после этого срока составлять такие решения, которые вы найдете достойными себя. Прошу вас принять выражение моих братских чувств».

Сегодня шеф поехал верхом еще до двух часов с графом Гербертом Бисмарком и одним молодым лейтенантом гвардии, сыном его двоюродного брата, Бисмарка-Болена (который генерал-губернатор в Эльзасе), и вернулся только после пяти. Из разговора за столом, где присутствовали оба эти господина, можно отметить следующее. Канцлер заметил, говоря опять о парижской контрибуции: «Стош сказал мне, что он может найти помещение пятидесяти миллионам кредитных билетов для платежей в пределах Франции за провиант и подобные вещи. Что же касается остальных ста пятидесяти, то они должны быть нам покрыты должным образом».

Наконец относительно басни, будто мы умышляем завладеть Пондишери, приводя разные основания несообразности этого вымысла, он заявил: «Я и не желаю никаких колоний. Они годятся только как места призрения. – Для нас, немцев – эта история с колониями была точь-в-точь то же самое, что соболья шуба с шелковым верхом у польских аристократических родов, у которых нет рубашек». – Эту мысль он потом развивал дальше. Вечером шеф прислал мне для прочтения [33] королю очень напыщенное, нелепое, наполненное насмешек и извращений письмо Якоби, помещенное в «France». Потом я написал три статьи, из них для нашего «Монитера» следующую: