Весьма замечателен поступок герцога Мейнингенского. Он вместо того чтобы сидеть в Версале, пользоваться спокойствием и иногда наслаждаться из прекрасного далека зрелищем какого-нибудь сражения, следовал за своим полком в корпусе под начальством принца Альберта, разделял с ним труды, лишения и опасности и оказал большие услуги к улучшению участи своих подданных, сражавшихся за свое отечество в рядах немецких войск.

Понедельник, 6-го февраля . Погода теплая. Шеф хочет немедленно иметь статью против Гамбетты, которую надо поместить в «Монитере», и я написал следующее:

«Конвенция от 28-го января, заключенная между графом Бисмарком и Жюлем Фавром, озарила вновь надеждою всех искренних друзей мира. После событий 4-го сентября военная честь Германии получила достаточное удовлетворение, так что могло получить простор – желание вступить в переговоры о заключении мира с правительством, действительно представляющим французскую нацию, – такого мира, который охранил бы плоды победы и обеспечивал бы нашу будущность. Когда заступающие в Версале и Париже правительства пришли наконец к соглашению относительно договора, который принудительною силою фактов определил предоставить Францию себе самой, они имели право ожидать, что этот первый шаг в новой эре взаимных отношений обеих стран будет уважаться всеми вообще. Распоряжение Гамбетты, которое гласит, что прежние высшие должностные лица и сановники, сенаторы и официальные кандидаты не могут быть избираемы в национальное собрание, быть может, и было необходимо для того, чтобы показать Франции всю глубину пропасти, которая открылась перед нею с тех пор, как диктатура, принося в жертву драгоценнейшую кровь Франции, отказалась созвать правильным путем представительство нации.

«Статья 2 конвенции от 28-го января гласит следующее: «Достигнутое путем такого соглашения перемирие имеет целью дозволить правительству национальной обороны созвать свободно избранное собрание, которое выскажется по вопросу – нужно ли продолжать войну или же заключить мир и на каких именно условиях? Собрание будет происходить в городе Бордо. Начальники немецкой армии предоставят всевозможные облегчения выборам и съезду депутатов, которые войдут в состав собрания».

«Из этого определения ясно и определительно видно, что свобода выборов составляет одно из условий самой конвенции, и было бы невозможно допустить воспользоваться другими представляемыми конвенцией выгодами и в то же время сузить круг условий, которые только во всей своей совокупности содержат элементы примирения. Протягивая руку помощи в выборах, Германия имела в виду лишь существующие во Франции законы, но не каприз и произвол того или другого народного трибуна. Таким образом, было бы точно так же легко созвать в Бордо незаконный парламент и сделать из него орудие для победы над другою половиною Франции. Мы заранее убеждены в том, что все честные и искренние патриоты во Франции выскажутся против лишенного всякого здравого смысла произвольного действия, совершенного бордоской делегацией. Если бы этот акт имел какую-либо надежду, что он окружит себя анархическими партиями, признающими диктатуру, насколько она представляет собою их любимые идеи, то это неизбежно имело бы своим последствием самые глубокие усложнения.

«Германия не имеет намерения вмешиваться каким бы то ни было образом во внутренние дела Франции, но посредством соглашения от 28-го января она приобрела право, чтобы в присутствии ее была назначена власть, обладающая качествами, необходимыми для того, чтобы вести переговоры о заключении мира от имени Франции. Если оспаривать право Германии вести переговоры о заключении мира со всею нацией, если желательно заменить представительство нации представительством одной партии, то соглашение относительно самого перемирия не имело бы никакой силы и было бы ничтожным. Мы охотно соглашаемся, что правительство национальной обороны в Париже признало, колеблясь, справедливость жалоб, заявленных графом Бисмарком в его депеше от 3-го февраля. В благородных, достойных словах это правительство обратилось к французской нации, чтобы дать ей отчет о трудности положения и об усилиях, сделанных для того, чтобы предотвратить конечные последствия несчастной кампании. В то же время оно объявило ничтожным распоряжение бордоской делегации. Будем надеяться, что попытка г. Гамбетты не встретит отголоска в стране и что выборы произойдут в полном согласии с духом и буквой конвенции от 28-го января».

Потом составил другую статью со следующим ходом мыслей: «Нужда в Париже не должна быть еще очень большая, она по меньшей мере не угрожает тою опасностью, которую следовало бы допустить вследствие заявлений Фавра. Съестные припасы, которые из наших складов восемь дней назад отданы в распоряжение парижанам, не были ими вовсе тронуты. Согласно уведомлению генерала фон Стоша, оттуда не был взят ни один фунт муки или мяса. Затем значительные запасы сухарей и солонины оставлены ими в фортах, когда они очищали их, и наши люди, бывшие в Париже, видели в их магазине еще много муки – даже в сравнении с числом населения».

«Это нужно выставить рельефнее, – заметил шеф, – потому что продовольствование совершается медленно, а надлежащие приказания должны проходить длинный путь от генерала до караульного».

В одиннадцать часов еще раз переспросил у него, должен ли я защищать Фавра от известных нареканий, высказываемых некоторыми французскими газетами.

«Парижские журналы упрекают Фавра за то, что он обедал у меня, – сказал шеф. – Мне стоило много трудов, чтобы его склонить на это. Но ведь совершенно неловко требовать, чтобы он, поработавши со мною в продолжение каких-нибудь восьми или десяти часов, или голодал бы, как убежденный республиканец, или пошел бы в гостиницу, куда за ним побежит народ, как за известной личностью, и уличные мальчики бегали бы за ним!»

С двух до четырех часов французы опять здесь; их шесть или семь человек, в том числе Фавр и, если я не ошибаюсь, генерал Лефло. За обедом находились в гостях старший сын шефа и граф Дёнгофф.

Вечером я написал еще одно опровержение на телеграмму «Times’a» из Берлина, по которой мы при заключении мира за военные издержки хотим потребовать от французов двадцать панцирных судов, колонию Пондишери и десять миллиардов франков. Я назвал ее грубым вымыслом; едва можно понять, чтобы в Англии могли поверить этому и оно могло бы вызвать опасение. Я указал и на источник, откуда, по всему вероятию, вышел этот вымысел, – именно голову какого-нибудь беспомощного человека в дипломатическом мире, который нам недоброжелателен и интригует против нас.

Вторник, 7-го февраля. Теплая погода. Утром туман, который только в полдень исчез. В Букареште, по-видимому, правительство князя Карла действительно близится к концу. В Дармштадте с пребыванием Дальвигка еще крепко держится старое враждебное империи настроение, и известная интрига продолжает беспрепятственно действовать. Из Бордо телеграфируют ожидавшееся известие: Гамбетта объявил вчера префектам циркуляром, что вследствие уничтожения изданного им избирательного декрета парижскими товарищами он заявил этим последним о своем выходе из членов правительства – это хороший признак: он, вероятно, не чувствует за собою сильной партии, иначе едва ли он ушел бы. В Париже правительство распустило подвижную национальную гвардию (парижские полки).