Вслед за этим он прибавил, что однажды в Никольсбурге вышел он в штатском платье и встретил двух жандармов, которые арестовали какого-то человека. «Я спросил, – продолжал он, – что тот сделал, но как штатский, не получил от них никакого ответа. Тогда я об этом справился у него самого, и тот мне ответил, что его взяли за то, что он неуважительно отозвался о графе Бисмарке. Чуть-чуть они не забрали и меня также с собой, потому что я сказал, что многие сделали бы то же».

«Это мне напоминает, что я однажды сам себе принужден был прокричать «ура». Было это в шестьдесят шестом году, вечером, после вступления войск. Я был болен, и жена моя не хотела пустить меня из дому. Я все-таки вышел тайно, и, когда намеревался около дворца принца Карла опять перейти улицу, там собралась большая толпа людей, желавшая мне сделать овацию. Я был тогда в штатском платье и в моей шляпе с широкими полями, которую я напялил на лоб; я не знаю наверняка, за что именно я показался подозрительным, некоторые же глядели на меня очень враждебно, так что я счел за лучшее вторить их “ура”».

С восьми часов читал проекты и входящие бумаги, между ними ответ Фавра на запрос шефа по делу об избирательных маневрах Гамбетты. Там говорится:

«Вы правы, обращаясь к моему чувству справедливости; вы никогда не увидите, чтобы я грешил против него. Ваше превосходительство были совершенно справедливы, когда усиленно понуждали меня признать, что единственно возможное средство к исходу – созвание прежнего законодательного корпуса. Я отказался от этого по некоторым причинам, о которых совершенно лишнее здесь упоминать и о которых вы, вероятно, не забыли. На доводы вашего превосходительства я отвечал, что я достаточно хорошо знаю свою страну, чтобы быть в состоянии утверждать, что она желает только свободных выборов и что принцип державности народа есть его единственное спасение. Довольно будет вам сказать, что я не могу допустить ограничений, стесняющих права избирателей. Я не для того поборол систему правительственных кандидатур, чтобы вновь ее ввести для пользы существующего правительства. Потому, ваше превосходительство, можете быть уверены, что если декрет, о котором вы говорите, был издан бордоской делегацией, то он вновь будет отменен правительством народной обороны. Я требую для этой цели только возможности достать официальное доказательство существования такого декрета, что можно достигнуть только посредством телеграммы, которая только сегодня еще может быть послана. Итак, между нами не существует никакого различия в мнениях, и мы должны оба действовать заодно, чтобы строго выполнить конвенцию, нами подписанную».

В девять часов был позван к шефу, который поручил составить статью на тему, что вступление наших войск в Париж в настоящее время непрактично, но впоследствии возможно. К этому его понудила статья «National-Zeitung» о перемирии. Там говорилось в начале, что война всегда богата нечаянностями; это мы видим и теперь в парижском деле; это великое событие наступило наконец, сопровождаемое непредвиденными обстоятельствами. Не только в Германии большинство полагало, что наше войско с блеском совершит в один прекрасный день свой вход в открытые ворота враждебной столицы; но и сами эти храбрые войска рассчитывали на это заслуженное военное возмездие. Они же вместо того довольствуются теперь занятием наружных укреплений и смотрят оттуда вниз на побежденный город, где все солдаты линейной и подвижной гвардии количеством до двенадцати тысяч человек положили оружие и находятся в положении пленных. Не только версальский договор представляется со стороны менее блистательным, но и наши приобретения также кажутся менее полными, чем тогда, когда мы тотчас же со вступлением в город забрали бы в свое распоряжение все его боевые средства. Далее утверждалось: «В ноябре Фавр думал о войне, в январе – о мире». Против этого можно возразить: «Вход с блеском был бы входом через баррикады. Поэтому подобное желание доказывает полное незнание положения вещей, незнание того, чту при существующих обстоятельствах могло случиться, даже, по всей вероятности, случилось бы. Французское правительство, без всякого сомнения, согласилось бы на занятие нашими войсками Парижа, если б мы на том настояли; но при существующем возбуждении умов большая часть населения вооружилась бы против нас, так что этот вход стоил бы опять много крови, которой на самом деле уже достаточно было пролито в течение этой войны. Подождем немного, пока обстоятельства изменятся, пока в Париже охладеют. Вход с блеском, занятие какой-нибудь части Парижа нисколько не исключаются конвенцией от 28-го января; на это даже указывается. Параграф 4-й говорит только: «В продолжение перемирия немецкое войско не вступит в Париж». Перемирие, по всем вероятиям, будет продолжено и при этом, как вознаграждение за наше согласие, поставится условие, чтобы мы имели право войти в Париж, что может быть тогда выполнено в три недели без всякой борьбы и потери с нашей стороны. Национальная гвардия будет также распущена и переорганизована постепенно французским правительством. Мы не можем тут ничему помочь, нам не придется помогать управлять. Фавр отклонил переговоры о мире, говоря, что в этом только компетентно народное представительство».

Позже опять был позван к шефу. Статья в «Volks-Zeitung» из Кёльна указывает на то, что ультрамонтаны предложили денежную субсидию вождям общего немецкого рабочего союза для того, чтобы они действовали в пользу выбора клерикальных кандидатов. Мы это себе заметим и при случае будем говорить в прессе о партии Савиньи-Бебеля или о фракции Либкнехта-Савиньи.

Суббота, 5-го февраля . Теплый день; весна, как кажется, приближается. С раннего утра прилежно работал. У шефа сидят в гостях Фавр, Гериссон и директор западной железной дороги с приятным, улыбающимся, широким лицом, с виду около тридцати лет. Фавр, который сидит выше других за столом, имеет вид озабоченный, расстроенный и убитый, голову опускает то на сторону, то на грудь; то же делается и с его нижней губой; когда он перестает есть, то руки складывает на столе друг на друга – знак покорности судьбе или скрещивает на груди à la Napoléon premier – знак, что при ближайшем рассмотрении положения дел он еще не теряет мужества. Шеф говорит во время обеда только по-французски и преимущественно тихим голосом, а я слишком утомлен, чтобы быть в состоянии следить за его речью.

Вечером несколько раз требовали меня к шефу, и многое отнес я в печать. Четыре члена бордоской делегации, как извещает о том телеграмма, обнародовали, что они оставляют в полной силе распоряжение Гамбетты касательно выборов. Там говорилось, что член парижского правительства, Жюль Симон, доставил в Бордо один избирательный декрет, который не согласовался с таким же декретом, изданным бордоским правительством. Правительство в Париже заперто уже в продолжение четырех месяцев и отрезано от всяких сношений с общественным мнением, и еще более того, оно находится в эту минуту в положении военнопленного. Нельзя ничего возразить против предположения, что оно, узнавши лучше дело, действовало бы заодно с бордоским правительством; точно так же мало доказано, что, когда оно давало в общем смысле инструкции Жюлю Симону для выборов, у него уже было принято безусловное, твердое решение против неизбираемости некоторых личностей. И таким образом, бордоское правительство считает себя обязанным остаться при своем избирательном декрете, несмотря на вмешательство князя Бисмарка во внутренние дела страны; оно считает такую меру необходимой ради чести и интересов страны.

Этим возбуждено открытое несогласие в враждебном лагере, и можно ежеминутно ожидать отставки Гамбетты. Парижское правительство в прокламации к французам от 4-го, которое напечатано в «Journal Officièl» и которую мы перепечатаем в «Moniteur», дает Гамбетте жесткие названия, как-то «несправедливый и безрассудный» (si iujuste et si téméraire), и потом объявляет: «Мы призывали Францию к свободному избранию собрания, которое в этом крайнем кризисе должно высказать свое мнение. Мы ни за кем не признаем права навязывать ему это мнение, будь оно за мир или будь оно за войну. Нация, истощенная могучим врагом, борется до последней крайности, но она всегда остается судьей того часа, в который сопротивление признается более невозможным. Это должна решить страна, когда спросят о ее судьбе. Для того чтобы воля ее была для всех обязательна как уважаемый закон, необходимо внешнее выражение свободной подачи голосов всех вообще. Итак, мы не допускаем, чтобы этому голосованию были положены произвольные ограничения. Мы побороли империю и ее практику, мы не намерены опять ее возобновить, вводя путем исключений вновь официальные кандидатуры. Совершенно верно, что были сделаны громадные ошибки и от этого возникли тяжелые ответственности, но все это исчезает перед несчастьем отечества; да наконец, если б мы себя унизили до роли людей партий, для того чтобы наших прежних противников подвергнуть опале, мы бы навлекли на себя стыд и горе, побивая тех, которые бок о бок дерутся с нами и проливают свою кровь. Вспоминать прошлые раздоры в ту минуту, когда враг массами стоит на нашей земле, упитанной кровью, значит, умалить нашим злопамятством великое дело освобождения отечества. Мы ставим принципы выше этих средств. Мы не хотим, чтобы первое распоряжение к созванию республиканского собрания в 1871 году уже было поступком полного неуважения к избирателям. Им надлежит принять важное решение, пусть они подают свой голос без всякого пристрастия, и отечество будет спасено. Итак, правительство национальной обороны отвергает незаконно изданный декрет бордоской делегации, объявляет его недействительным и призывает всех французов без различия для подачи голосов в пользу тех представителей, которые им кажутся более достойнейшими защитить Францию».

В то же время в сегодняшнем номере «Journal Officièl» помещено следующее распоряжение: «Правительство национальной обороны ввиду декрета от 31 января, изданного бордоской делегацией, по которому разные категории граждан, имеющих право, как гласит указ правительства от 29-го января 1871 г., быть избранными, объявлены неспособными к избранию, постановило следующее: вышеупомянутый декрет, изданный делегацией в Бордо, объявляется недействительным. Декреты же от 29-го января 1871 года остаются во всех пунктах во всей своей силе».

Кёльнская газета, без сомнения, с некоторою осторожностью, сделалась органом жалоб на опустошения, производимые нашими чиновниками во французских лесах. Я думаю, она могла бы заняться чем-нибудь лучшим, чем заботиться о том, по правильной ли системе мы пользуемся казенными лесными участками Франции. Мы поступаем по основным правилам лесоводства, если и не по французской системе вырубки лесов. Впрочем, нам было бы позволительно самое бесцеремонное истощение этого источника, помогающего врагу, так как через это он поторопился бы скорей заключить мир с нами.