Шрифт:
— Какой он господин?! — возмутился приказчик. — Такого же подлого звания, как и я. Мужик-с.
— А по виду господин, — сказал Полиевкт Харлампиевич.
— Я, когда в воскресенье со своей бабой с обедни иду, тоже господином гляжусь... Я от этого мужика живу недалече. Живет он на Бабушкином взвозе у самой Соколиной горы в собственном дому... Вдвоем с бабой... Детишек навроде не имеют... А вам-то на что?
Евсей мысленно был уже в ресторации Лохина и уже видел перед собой запотелый графинчик зубровки и дымящиеся огненные щи с мозговой костью.
— Не нужен он мне вовсе, — сказал Хлебонасущенский. — Так, для разговору... Встретишь его случаем, не сказывай, что я про него интересовался... Народ ноне прилипчивый... Пристанет как банный лист...
— А он про вас сильно интересовался, — сказал приказчик. — Кто, говорит, этот мужик... ну, вы, стало быть? Как, говорит, его зовут? Чего, говорит, он здеся делает?
— А ты?
— А чё я ему могу ответить? Говорю, лесом интересуется... Ну, я побегу?
— Беги, беги, Евсей...
Гостиница «Европа». Саратов.
Ночью Полиевкту Харлампиевичу никак не удавалось заснуть. Он ворочался в своей просторной кровати, накрывался с головой одеялом, откидывал его прочь, но сон не шел. Он поднялся и, как был в исподнем, стал ходить по номеру. Номер состоял из трех комнат: спальни, гостиной и кабинета с секретером, где стоял чернильный прибор с перьями для письма и лежала стопка бумаги.
Голова у Полиевкта Харлампиевича гудела. То, что с Чернявым надо кончать, и как можно скорее, ему было яснее ясного. Но как к нему подступиться? Он ведь зверь осторожный. Да, в придачу знает, что он, Хлебонасущенский, в городе. К тому же не понравилось Полиевкту Харлампиевичу, что два раза кряду заметил он возле себя одного и того же чиновника со стертым лицом. «Может, показалось, — подумал он. — Надо настой валерианового корня у немца купить. Нервы вконец разгулялись».
И опять мысли его вернулись к Чернявому, и он стал укорять себя, что растерялся и не поздоровался с ним, полагая, что это насторожит Чернявого. Потом, наоборот, подумалось: «Как хорошо, что не поздоровался. Людей вокруг было много. Потом, когда Чернявого... когда все случится, фармазоны начнут опрашивать всех, глядь, и дознаются, что какой-то приезжий беседовал с ним. Это уже ниточка...».
Защемило в груди, и весь он вмиг покрылся липкой испариной. Дрожащей рукой Полиевкт Харлампиевич налил в стакан воды из графина, выпил. Боль ушла вглубь тела, спряталась за грудиной, как зверь, готовый снова броситься на него.
«Вот так помрешь, и никто знать не будет, что на могильном кресте написать... Похоронят в общей могиле с нищими проходимцами. Для чего жизнь жил... Ни детей, ни жены... Да еще этот Чернявый...».
Тут он вспомнил о гусарском корнете, векселями которого его снабдила Шпильце. Он полез в портфель, достал их.
«Надо этого корнета сыскать... Ишь, двадцать тысяч в картишки-то просадил... двадцать тысяч за Чернявого — в самый раз... Как бы ловчее к нему подступиться? Казармы полка известно где... На Московской. Но не подойдешь же так запросто к часовому... Это ж полным дураком надо быть... А ежели ему письмо написать и с мальчонкой отдать часовому?.. Напустить побольше туману, романических слюней... и без подписи. Клюнет!»
Полиевкт Харлампиевич осторожно пошел в кабинет. Каждый шаг отдавался усилением боли, и снова выступили капельки пота.
«Что ж у меня жизнь такая собачья? — поду-, мал он. — Люди по ночам спят, с бабами милуются, а я, как пес неприкаянный, подметные письма сочинять должен...».
Он сел за секретер, взял лист бумаги и надолго задумался. Для каждого дела нужно вдохновение... А его-то у Полиевкта Харлампиевича не было. Письмо получилось корявое, ненатуральное. Хлебонасущенский прочел его вслух: «Корнет! Мне необходимо немедленно вас видеть по крайне неотложному делу. Завтра в двенадцать часов пополудни я жду вас в кондитерской Фрея, что на Приволжском вокзале. Займите пустой столик и ждите. Я к вам подойду. По прочтении немедленно сожгите письмо».
«Писатель из меня никудышный, — решил Полиевкт Харлампиевич. — Однако прибежит. Подумает, что барышня написала. У таких всегда есть надежда, что дочка
вице-губернатора или прокурора в него без памяти влюбится... Предмет, так сказать, уединенных мечтаний...».
Кондитерская Фрея. Саратов.
Кондитерская Фрея была в городе чем-то вроде достопримечательности. Гимназистки и гимназисты шумно обсуждали здесь свои дела; сюда могла зайти молодая девушка без кавалера; пожилые дамы любили посудачить о том, о сём за чашкой горячего шоколада. Кондитерская,славилась своими пирожными и мороженым, политым персиковым вареньем, которое здесь подавали в серебряных вазочках.
Даже в будни у Фрея было много народа и почти все столики заняты.
Хлебонасущенский заказал чаю с пирожными, и расторопный официант в бежевом фраке с бабочкой в мгновение ока уставил его столик тарелками с малюсенькими пирожными всевозможных сортов. Полиевкт Харлампиевич приготовился ждать... Но ждать пришлось недолго. В кондитерскую впорхнул гусарский корнет Стевлов. В доломане с золотым шитьем, в ментике, опушенном мехом, в белоснежных лайковых лосинах он выглядел весьма эффектно. Многочисленные представительницы прекрасного пола перестали болтать, есть и во все глаза смотрели на блистательного корнета, который благодаря своим успехам на сценическом поприще был в городе лицом весьма известным, особенно среди гимназисток и слушательниц женского коммерческого училища.