Шрифт:
— Так вы знаете эту историю? — удивилась Шпильце.
— Самым поверхностным образом... А вот доктора Катцеля я знал хорошо. — И увидев изумление генеральши, добавил: — Мы учились вместе... А потом увлеклись тибетской медициной... Особенно ядами...
— Интересная область, — сказала Амалия По- таповна.
— Как только я узнал из газет о смерти Катцеля, я немедленно выехал из Москвы в Петербург. Покойный доктор говорил мне, что ведет дневник, куда заносит результаты своих научных исследований, а также житейские наблюдения.
Амалия Потаповна слушала затаив дыхание. . . Она знала о существовании дневника. И она очень не хотела, чтобы дневник попал в чужие руки или, не дай Бог, в полицию. Поэтому, узнав о смерти Катцеля, она послала в его квартиру на Аптекарском острове своих людей. Они перерыли жилище Катцеля, обнюхали каждый шкаф, каждый укромный уголок, но дневника не нашли.
— Когда я приехал в дом Катцеля, то сразу понял, что кто-то уже побывал здесь до меня. Все было перевернуто, расшвыряно, разбито, — продолжал Платон Алексеевич. — Дневник же лежал на самом видном месте, на секретере, где ему, собственно, и положено было лежать.
Шпильце досадливо развела руки.
— Вы хотите спросить, почему его не заметили те люди, которые, по всей видимости, его искали? А дело в том, что доктор Катцель совершенно владел китайским языком. Свой дневник он писал иероглифами, чтобы непосвященный не мог его прочесть. Те, кто искал дневник, не обратили внимания на толстую тетрадь, заполненную непонятными знаками.
— А вы знаете китайский? — спросила Амалия Потаповна.
— Не так, как доктор Катцель, но вполне сносно.
— Не жалеете о потраченном времени?
— Не жалею, Амалия Потаповна. В дневнике много ценных научных сведений... Разные анекдоты, истории... Одна — в стиле Эжена Сю... Яд, насилие, покушение на убийство...
— Вы бы не могли показать мне этот дневник? — спросила Шпильце.
— Вы разве читаете по-китайски? — деланно изумился профессор. — Впрочем, как-нибудь занесу... Вы говорили про ассоциацию, Амалия Потаповна... Ну, что ж, ассоциация так ассоциация... Но равных партнеров.
Платон Алексеевич.пробыл у генеральши еще несколько времени, против обыкновения взял у нее в долг двадцать тысяч и, пообещав навестить ее в самое ближайшее время, откланялся.
Дом Шеншеевых. Саратов.
Дом известного миллионщика Данилы Шеншеева стоял над Волгой на Большой Сергиевской улице. Из его окон открывался просторный вид на реку, по которой вниз по течению плыли расшивы, коломенки, тихвинки из Ярославля и Нижнего, а вверх бурлаки тащили барки из Астрахани и Царицына. Виден был и дебаркадер для пассажирского флота, где всегда толпился пестро одетый народ.
Перед домом был небольшой палисадник, огороженный деревянным глухим забором, а возле калитки вкопана скамеечка, где было уютно коротать длинные летние вечера, глядеть на реку и на проплывающие баржи.
Были у Данилы Шеншеева собственные дома и в Санкт-Петербурге, и в Москве, но своим родным он считал этот, саратовский, и очень любил в нем жить.
Дом был старинной постройки. Первый этаж — кирпичный, второй — деревянный и небольшой мезонин. На окнах —массивные дубовые ставни на медных, зеленых от времени шипах.
Внутри же это был обыкновенный господский дом с анфиладным расположением комнат, со штофными обоями на стенах, голландскими печками и изысканной мебелью.
Репетировали по обыкновению в гостиной. На столе пыхтел самовар, стояли в вазочках многочисленные сорта варенья, сладостей и фруктов.
Долли сидела за фортепьяно, а остальные исполнители с нотами сгрудились вокруг. Это была весьма пёстрая компания: молодой гусарский корнет, два чиновника в вицмундирах, тоже молодые, но, судя по внешнему виду, весьма достаточные, несколько молодых женщин, среди которых выделялась и красотой, и туалетом Маша Вересова. Разучивали финальную песенку водевиля «Беда от нежного сердца». Хор звучал довольно слаженно, и от этого все получали наслаждение и были довольны собой и партнерами.
— Репетиция окончена, — скомандовала Долли. Она выполняла роль режиссера и была для всех бесспорным авторитетом. — Господа, прошу завтра не опаздывать... Премьера через десять дней, а мы еще очень нетверды в ролях.
— Клевета! — возмутился гусарский корнет. — Я знаю роль назубок.
— Но это нисколько не оправдывает ваши постоянные опоздания, — поддержала Долли Маша.
— Марья Дмитриевна! Я на государевой службе... Каждый раз должен испрашивать дозволение вышестоящего начальства.