Шрифт:
— Позвольте полюбопытствовать, вы вексель под документик передали или на словах? И был ли при том какой-либо свидетель?
— Да что вы, Алексей Кузьмич! Всем известна моя доверчивость... Не брала я никаких расписок... И свидетелей тоже не было... Разве что слуги...
— Тогда дело ваше, прямо скажу, безнадежное...
— Мне денег-то не так жаль, как должника... Молодой еще совсем человек. Гусарский корнет. Я к нему опытного, казалось, человека послала... Да он вам, я думаю, знаком. Хлебонасущенский Полиевкт Харлампиевич.
— Как же! Можно сказать — клиент! Не далее как сегодня изволил видеть...
— До чего мир тесен! Как же я в нем ошиблась, Алексей Кузьмич! Если бы дело было только в векселе... У нас с ним и других дел много. А он возьми да исчезни... И, главное, никто не знает, где его искать...
— Ну, это — беда поправимая... Он на Охте живет, возле церкви Усекновения главы Иоанна Крестителя, в собственном доме.
— Как же я вам благодарна, Алексей Кузьмич... Сегодня же пошлю к нему человека. Насчет моего предложения не забыли?
— Как можно-с?! Я, ваше превосходительство, весьма польщен...
— И когда можно ждать вашего решения?
— Имею смелость просить у вас недельку...
— Хорошо. Жду вас через неделю... В этот же час.
Как только Понырин раскланялся и вышел, Шпильце позвонила в колокольчик и приказала слуге позвать господина из соседней комнаты. Гусь вошел по обыкновению бочком и почтительно склонился в полупоклоне.
— Охта, возле церкви Усекновения главы Иоанна Крестителя, в собственном доме, — сказала Шпильце.
— Слушаю-с...
— Боюсь, нет его там уже... Не нравится мне этот Понырин. Крыса... — Шпильце вынула из шкатулки ассигнацию. — Рук не целуй... Не люблю...
Только после этого она протянула ассигнацию Гусю.
— Если он ушел, расспроси соседей... Незамужних женщин особенно пристрастно... Полиевкт Харлампиевич — мужчина видный, холостой, состоятельный... Для женщин интерес представляет. Узнай, кто его обстирывал, убирал в доме...
— Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство. Смею полагать, что имею некоторый опыт в таких делах.
— Ступай...
Гусь, пятясь и кланяясь, вышел из комнаты.
Лихтендорф. Швейцария.
Утром Коврову передали записку от Загурского. Платон Алексеевич просил о встрече. Посоветовавшись с женой, Сергей Антонович на встречу согласился и послал Загурскому с соседским мальчишкой ответ: в три часа пополудни обещал быть у водопада.
Он пришел минут на пятнадцать раньше условленного времени, но Загурский уже был там. Ковров поприветствовал Платона Алексеевича кивком, и это избавило их от рукопожатия.
— Как здоровье Юлии Николаевны?
— Спасибо. Она совершенно здорова.
— Жена очень сожалеет о происшедшем... — сказал Загурский. — Между нами был серьезный разговор... Мы решили завтра уехать отсюда...
—Вот как?..
— Я хотел бы принести извинения за случившееся... Не представлял, сколь глубокая психологическая рана была нанесена Юлии Николаевне... Вы оказались правы... Ее нельзя вовлекать в эту историю... Она не выдержит...
— Вы отказываетесь от своего плана в отношении Шпильце... Я вас правильно понял? — спросил Ковров.
— Что же делать?! Нельзя рисковать хорошим человеком, чтобы наказать дурного...
— Я получил из Петербурга письмо от друга. В Саратове по вине генеральши застрелился молоденький гусарский корнет — любимец полка.
— Ваш друг знает Амалию Потаповну? — удивился Загурский.
— К сожалению, он знает ее очень хорошо... Там же, в Саратове, посланец Шпильце убил одного человека. Он был когда-то его сообщником, потом раскаялся... Видимо, они боялись, что он явится к властям с повинной...
— Какое чудовище... — сказал Загурский.
— Вам тоже следует быть осторожным, — сказал Ковров. — Вам слишком много о ней ведомо... Она знает, что у вас есть дневник доктора Катцеля?
Загурский усмехнулся.
— Она думает, что украла его у меня. А он — вот. — Загурский показал Коврову толстую тетрадь в кожаном переплете.
— Стоит ли носить его с собой?
— Я взял его с единственной целью — передать вам. Вернее, Юлии Николаевне.
— Зачем? — удивился Ковров.