Шрифт:
Иван расхохотался.
— Однако, философ тебе попался... В мировом масштабе мыслит... Кто ж таков?
— Обещала тебе не говорить...
— Обещание — дело святое.
— Я тебе, Ваня, сейчас одну вещь скажу. Только ты обещай, что не будешь смеяться.
— Что такое?
— Ну, пообещай.
— Клянусь, что не буду смеяться, что бы смешного я ни услышал.
— Еду я вчера по-над Варвариным оврагом, знаешь, там еще ручей по дну течет... Часа два было пополудни, и вдруг вижу, впереди, саженях в пятидесяти от меня, человек идет... Одет по-городскому, в руке саквояж. Тут на двадцать верст в округе никого, кроме крестьян, не встретишь. Я Рябинку в галоп послала, думаю: «Кто ж здесь пешком ходит?» Человек этот обернулся, и мне вдруг показалось, что это... Ты только не смейся...
Управляющий князей Шадурских.
Иван и не думал смеяться.
— И что было дальше?
— Человек этот как будто меня испугался и бросился с дороги в лес...
— А ты?
— Я тоже испугалась. Хотя, впрочем, был не страх, а что-то другое... Но ведь этого не может быть! Матушка и дядя Николя поехали за ним в Петербург.
— Все может быть, Маша. Я видел, что творилось с ним, когда я сумел выложить за тебя больше денег. Он психически нездоров... Он решил, что без тебя у него нет жизни. Такие люди очень опасны.
Иван подошел к жене, обнял ее. Маше стало хорошо и покойно.
— Скорее всего, мне показалось...
— Надо быть осторожной...
— Что же мне, из дома не выходить?.. Я буду брать с собой кнут. Дядя Николя обучил меня с ним обращаться. Это — оружие!
Дом фон Шпильце. Петербург.
С первым визитом по прибытии в Петербург Платон Алексеевич Загурский отправился к фон Шпильце.
— Здравствуйте, дорогой Платон Алексеевич.— Генеральша вышла встречать Загурского на лестницу. — Посвежели, отдохнули, загорели... Сколько сердец в Петербурге забьется в сладостном восторге, глядя на вас, друг мой... О, где мои двадцать лет?!
— В той же туманной дали, что и мои двадцать пять... А вы похудели, голубушка... Диета? Нервы? Может быть, что-то беспокоит?
— Здоровье — тьфу-тьфу... Но дела измучили совершенно.
Они прошли в кабинет, Амалия Потаповна распорядилась насчет кофе.
— Как отдохнули? Как здоровье вашей очаровательной супруги?
— Отдохнул хорошо... Правда, через неделю начал считать дни до отъезда...
Я, оказывается, болезненно скучаю по России.
— Что вы говорите?!
— У этой странной болезни есть даже научное название... Ностальгия.
— Где были, что видели? — спросила генеральша.
— Почти безвыездно более трех недель пробыли в одной швейцарской деревушке... Деревушка вроде нашего уездного городка, только много чище. Природа, конечно, сказочная. Горы, пропасти, водопады... До того красиво, что иной раз ловил себя на мысли: а уж не грезы ли все, что видишь?.. Не волшебный ли сон?
— А как называлась эта деревня?
— Ну, это...— Загурский хлопнул себя по лбу. — Черт, забыл... Сейчас, сейчас вспомню... Старею, Амалия Потаповна... Ранний склероз...
— Лихтендорф, — подсказала Амалия Потаповна.
— Конечно! Несомненно, Лихтендорф...
Амалия Потаповна понимала, что Загурский ерничает, заставляет ее расспрашивать, но ничего не могла поделать и исполняла уготованную ей роль.
— Встретили кого-нибудь из соотечественников?
— Что вы! Это такая глухомань... Вроде нашего Торжка... Правда, живет там одна русская семья... Живут как простые крестьяне. Корову держат... Вы много них еще до отъезда рассказывали...
— Разве?
— Да, да... Ковровы...
— Ах, Ковровы... Ну, и как они?
— Жена очень болезненная... Неврозы, истерические состояния... Сергей Антонович,
так зовут господина Коврова, узнав, что я доктор, попросил меня осмотреть больную и, в случае необходимости, провести курс.
— Ну, и что?..
— Сначала наступило ощутимое улучшение, и мы все наполнились надеждой и благодарили Бога. Но однажды Юлия Николаевна чего-то сильно испугалась, и произошло резкое обострение болезни.
— В чем оно выразилось?
— В полном помутнении рассудка. Мания преследования... Боязнь быть похороненной заживо... Словом, крайняя форма паранойи.
— Как жаль! Совсем молодая женщина... И что собирается предпринять господин Ковров?
— Он привез из Цюриха врачей. Был консилиум. Врачи подтвердили правильность моего лечения... Но приговор был безжалостный: необратимое помутнение рассудка. Врачи предложили Коврову поместить жену в лечебницу, но Сергей Антонович наотрез отказался.