Шрифт:
— Вот как? — воскликнул Николай.
— А в Саратове Фомушка с Гречкой его потеряли. Он остановился в «Московской», и весь его багаж там, а самого нет... Исчез куда-то...
Явился Степан с чаем. — Я срочно должен уехать, Степан. Собери мой дорожный портплед. И пошли за извозчиком.
— Куда ж вы собрались, барин?..
— В Саратов. Анне Яковлевне я сейчас записку напишу. Пейте чай, я сейчас вернусь.
В кабинете Николай переоделся, написал записку Анне, вышел в гостиную, присел к столу.
— Спасибо вам, Юзич. У вас могут быть расходы... Примите, пожалуйста. — Он передал Юзичу несколько банкнот.
— Благодарю покорно...
— Где мне Гречку с Фомушкой искать?
— В той же «Московской»... Вот как они там записались, сказать не могу.
— Ничего. Найду.
Николай пожал Юзичу руку и проводил до двери.
Чечевины. Саратовская губерния
Более месяца прошло с тех пор, как Анна и Николай уехали в Петербург. В Чечевинах наладилась ясная и спокойная жизнь. Маша с увлечением занялась хозяйством, строительством школы, домоводством.
Рано утром, едва вставало солнце, выезжала она на своей Рябинке из ворот имения. Она объезжала дальние поля и покосы, следила за лесопосадками, ругалась с подрядчиками на строительстве школы и оранжереи.
Поначалу крестьяне относились к ней снисходительно — дескать, тешится молодая барынька, играет в хозяйку. Но очень скоро поняли крутой нрав и хозяйскую сметливость Маши и старались выполнять ее указания. Она мало понимала в сельском хозяйстве, еще меньше — в строительстве, но безошибочно умела отличать дельных людей от бездельников, честных от жуликов... Умела слушать... А потому ее указания всегда были разумны.
Ваня же занялся финансами и бухгалтерией. С утра в приемной перед кабинетом Николая, который он временно занял, толпился народ: приказчики, покупщики, старосты. Вначале, как и Машу, его приняли не очень серьезно. Целый год видели его с этюдником в поле или в лесу, а это занятие у простого народа всегда считалось праздным и бесполезным. И потому ожидали увидеть барина, который, как и его жена, решил потешить себя, поиграть в хозяина... Каково же было их удивление, когда они столкнулись с жестким, расчетливым, памятливым человеком, способным проследить путь каждой копейки, взыскать долги и преумножить вложенные в дело деньги.
— Что ж это вы, Илья Трофимыч, документики не предоставили на доски? — выговаривал он грузному приказчику с окладистой купеческой бородой.
— Да кто же мне, вашество, такие документики даст? У нас все на слово…
— На слово — не годится... Так по сколько платили за сажень?
— Полтора целкового...
— Дорого, любезный... Давайте так договоримся... Поезжайте к Завидову, возьмите у него документик такого содержания: «Продано князю Чечевинскому теса сто кубических саженей по одному рублю пятидесяти копеек за сажень». И пусть он на той бумажке подпишется. А я вам денежки сполна выплачу. Но учтите, Завидов через недельку быть обещался... Так что, сами понимаете... Ну, ступайте, голубчик.
— А ежели, вашество, без документика на рубле тридцати копейках сойтись?.. — вытирая вспотевшую лысину, спросил приказчик.
— Рубль двадцать — больше не дам, — ответил Иван.
— Без ножа режете, вашество!
— Как хотите...
— До чего ж вы ушлый человек, Иван Осипович, — с восхищением сказал приказчик. — Давайте по рубль двадцать.
Иван вынул деньги, ловко пересчитал и сказал:
— Пишите расписку. Приказчик опешил.
— Какую расписку?
— «Мною получено от господина Вересова сто двадцать рублей за сто кубических саженей леса».
— Зачем вам такая расписка?!
— Будто сам не знаешь, любезный! Пиши. Пока приказчик писал расписку, Иван подошел к двери и крикнул: «Следующий!»
Обедали обычно поздно, часов в шесть. Маша валилась с ног от усталости, есть ей совсем не хотелось; но эти обеденные посиделки наедине с мужем нравились ей с каждым днем все больше и больше.
— Куликовские мужики сырое сено стоговали. Не заметила бы — все сгорело...
— Откуда ты про сено знаешь?
— У матушки моей приемной корова была... Я и доить умею... А тебя, Вань, мужики боятся — страсть... Легенды рассказывают... Я тут с одним старостой беседую, говорю: «Вы к Ивану Осиповичу с докладом сходите». В ноги упал... «Увольте, говорит, барыня». Я говорю: «Чем же он такой страшный? Никого вроде пороть не приказывал». А он мне: «Лучше выпоротым быть, чем с докладом... Иван Осипович наскрозь человека видит...». А я ему: «Ты же честный человек, чего тебе бояться?» — «Честных людей, барыня, не бывает... Может, где в других странах, а в Рассее — навряд».