На улице, подходя к машине и гремя бутылкой моего абсента, Боря одной рукой, взяв за талию, перенес меня через лужу. Проделал он это с завидной легкостью. Я шла и думала, что все зарубки, сделанные мне в жизни неудачными моими романами, все слова и клятвы про «больше никогда», которые я давала себе без устали, в мгновение стираются единственным способом – улыбкой мужчины, которого ты впервые видишь, но уже понимаешь, что тахикардия влюбленности в наличии.

Мы покатили куда-то по ночному городу, на поворотах Боря закрывал меня рукой от падения вперед. Я хохотала и курила в открытое окно. Было невыразимо хорошо! Было совершенно все равно, что это все странно и принято долго стесняться, прежде чем вообще куда-то ходить. Было абсолютно фиолетово, что и кто мог сказать об этом, кроме нас самих. А нам было так, как никогда до этого не получалось. Никто из нас не хотел придуриваться и казаться лучше, никому из нас не нужно было колотить понты и делать виды. «И даже если это все закончится прямо сию минуту, я буду улыбаться тому, что это было со мной», – думала счастливая я, разглядывая чужой и не очень красивый город из окна машины человека с улыбающимися глазами.

Мы остановились на пригорке, впереди виднелись очертания сосен, Борис опустил стекла в машине. Воздух пах водой, и я ясно услышала шелест прибоя. Вот только запах воды был каким-то не морским.

– Вообще, это не совсем море, просто его так называют. Тут ГЭС, и это его водохранилище, – сказал Боря.

– Я хочу как следует на воду посмотреть, – сказала я.

– Как следует утром посмотришь, у Скалича дача у воды, сейчас можно только слушать, – строго сказал Борис.

– Боря, а я что, уже согласилась на завтрашнюю поездку и не заметила? – поинтересовалась я.

– Маруся, тогда лучше получить люлей оптом, потому что я еще тебе не сказал, но я тебя вообще отпускать никуда не собираюсь, так что давай мочи, – Боря раскрыл объятья и наклонил голову.

– Романтично, нет слов, только фиг ты угадал, романтик. Меня дома ждет голодный Рюрик, которому монопенисуально – романтика или ее отсутствие, если жрать нечего.

– Рюрик голодать не будет, кстати, кто это Рюрик? – спросил невозмутимый Боря.

– Рюрик – это мой попугаец.

– Маруся, а давай заедем его покормим и двинем в сторону дачи, там все только к утру соберутся, а мы спокойно напьемся, да и выспимся до их приезда, что скажешь? – веселея от собственной идеи, спросил Борис.

– Боб, ты хитрый донельзя! Ну, в общем, план не плох, – усмехнулась я.

– Тогда поехали кормить Рюрю и переодевать тебя из шпилек, – сказал Боря.

– Вот теперь, Борис, я вижу, как сильно ты хочешь выпить, а с переодеванием и кормлением я вполне себе справлюсь, – съязвила я.

– Маруся, скажи, почему тебя хочется целовать и душить одновременно? – поинтересовался Боб.

– Потому что ты не только маньяк, но и извращенец – это тебе любой психиатр скажет, – ответила я.

Мы довольно быстро добрались до моего подъезда, и я велела Борису подождать меня внизу, хотелось немного прийти в себя и собрать мысли в кучку. Скорее всего, от предложения с дачей Скалича нужно было отказываться незамедлительно – это был явный перебор. У меня, очевидно, не хватало смелости на безрассудство. Я сбросила туфли, насыпала Рюре еды и залезла в душ. Вода помогала мне развести абсент, давала иллюзию ясной головы. «Блин! Я не знаю его телефона, придется спускаться, чтобы сказать, что не еду», – поняла я.

Когда через десять минут я с мокрой головой выскочила из подъезда, Борис сидел на лавочке, машина была припаркована неподалеку. Я, ежась от ветра, сообщила, что никуда не поеду.

– Я предполагал, Марусь. Послушай меня и не перебивай. Ты ведь умеешь воспринимать не как все – я это понял. Так вот подумай на минутку, что все, абсолютно все, отказались бы куда-то ехать в такой ситуации. Незнакомый мужик, дача босса – бред какой-то. Марусенька, но ты же другая, когда я тебя увидел, то убедился в этом окончательно. А увидеть захотел потому, что подозрения были, что ты особенная. Марусенька, я что-то не очень убедительно звучу сегодня, устал, наверное, поедем, пожалуйста, и поверь, все будет хорошо. Мне просто невозможно сейчас думать, что мы расстанемся даже до завтра. Объяснений этому у меня нет. Поедем? – посмотрев мне в глаза, спросил Борис.

– А чего это ты вообще меня Марусей звать стал, тебе кто разрешал? – вдруг спросила я.

– Ты дверь в доме закрыла, разрешальщица? – в ответ спросил Боб.

– Закрыла, а что?

– В машину садись, голова мокрая, простудишься, – ответил Боря уже не сопротивляющейся мне.

Я поехала с ним потому, что текст его аргументов абсолютно совпал с текстом моих детских попыток убедить родителей дать нам с подружкой поиграть подольше. Даже помню, что мы играли в «больницу» и вымазывали зеленкой только что прооперированного плюшевого медведя. Зашла мама и сказала, что уже слишком поздно. И я ей сказала, что нам ужасно не хочется расставаться, потому что интересно. Мама спросила, есть ли у нас с подружкой аргументы поубедительней. Я ответила: «Нет, просто нам очень хорошо вдвоем играть».

Так было и теперь. Мы с Борисом неслись куда-то ночью, потому что нам было хорошо вдвоем, хотя у нас не было оправданий для такого поведения. Боб стал понемногу вводить меня в курс завтрашнего съезда гостей на дачу к Скаличу. Повод для сбора народа был самый достойный – завтра предполагалось отмечать 75-летний юбилей «дяди Лени» – отца Федора Скалича и Бориного дяди.

– Ничего себе! Боб, а цветы, а подарок? – завопила я.

– «Хладнокровней, Маня, вы не на работе», все уже в багажнике, а цветы Федькина жена привезет утром, – пробасил Боря.