– Нет, - Риз качает головой.
– Ничего подобного я не слышал, а услышал бы - удивился. Полковник славился своим умением укрощать диких строптивцев.

Щеки у Эрика горят от стыда и унижения. Я не могу на это смотреть.

– Вы полагаете обвиняемого виновным?

– Я не могу быть столь самонадеянным, чтобы даже для себя выносить решение о его виновности, но скорее да, - отвечает Эстаннис уклончиво.
– Барраярцы - мстительные дикари; я знаю этого не ближе других, но что мне дает основание думать, что он отличается от прочих?

– Голос свидетеля был услышан, - доносится из белого света. Сейчас начнется самое мучительное: неизвестность, на которую уже ничем не повлиять.

– Свидетели равно убедительны, - наконец, говорит небесный.
– Равны и истец с ответчиком. И доказательств нет.

Все мы молчим, ожидая вердикта, мучительная дрожь нетерпения терзает душу, но когда силовое поле становится ослепительно ярким, а ровный голос, не допуская ни единой эмоции, выносит приговор, я в несколько первых секунд не могу осознать услышанного.

Право справедливого решения отдано клинкам? Суд желает, чтобы мой наследник и Младший сошлись в поединке?

Густой, малиновый звон гонга все еще звучит у меня в ушах, я перевожу взгляд с сына на любовника, и как никогда близок к тому, чтобы оскорбить величие небесных.

Они с ума сошли? Лерой едва встал на ноги, Эрик только исцелился от своей прежней воинственности...

– Милорды, - пытаясь за спокойствием интонаций укрыть охватившую меня панику, прошу я.
– Не покушаясь на ваше решение, я просил бы предоставить обоим спорящим право выбрать себе представителей.

– Мы сожалеем, Старший Эйри, - с печалью, но непреклонно отказывает мне небесный.
– Тому, кто желает защитить свою правоту, не нужно посредников. Вы пожелали получить решение Высокого суда, Эйри, и вы его слышали.

Лерою драться с Эриком. Несовершеннолетнему раненому с едва оттаявшим от превратностей войны барраярцем. Это недопустимо.

– Мой сын болен, условия не равны и незаслуженно оскорбительны для обоих... Дайте хотя бы отсрочку, требуемую для выздоровления, милорды!

Мольбы звучат жалко, но что, кроме молений, остается человеку, боящемуся равно за обе враждующие стороны... Лишь последняя крайность - открытое неповиновение, и я решаюсь.

– Мой сын не может держать в руках оружия; я запрещу ему драться.

– Между запретом отца и небесной волей - пропасть отчаянья, - как ни удивительно, гнева в этой сентенции нет.
– Не подталкивайте туда своего наследника, лорд Эйри. Храните спокойствие. Правота даст одному из ваших родичей нужные силы.

– Мой отец и Старший, - Лерой произносит формальную формулу обращения, но его голос чуточку дрожит, - под этими сводами старшинство утрачивает силу, и все же я почтительно прошу тебя взять обратно твой запрет, чтобы я не огорчал тебя его нарушением. Я своим клинком отстою правосудие.

Я смотрю на сына так, что в лучшие времена мальчик прикусил бы язык на полуслове, но сейчас все не так, сыновняя покорность уступила упорству, и мой взгляд Лери встречает своим, сумрачным и твердым. Он тоже Эйри не только по имени, и сейчас я об этом сожалею всей душой.

Я, растерявшись, смотрю на Эрика, и он не выдерживает первым.

– Милосердия, милорды!
– и мне на секунду кажется, что этот гордец сейчас упадет на колени.
– Неужели, чтобы доказать, что я не ударил мальчика ножом, я должен поднять на него меч?

Мы сражаемся не мечами, а парными кинжалами - но этого мой барраярец вправе не знать.

Сказанное им даже не удостаивают внимания, но тут серебристым росчерком лезвий прорезает застывшую тишину обычно мягкий голос моей жены.

– Милорды, - почтительно и твердо обращаясь к белому сиянию, говорит она, - единственным желанием, что привело меня сюда, было желание справедливого суда. Я не могу запретить своему сыну сражаться и не могу просить вас о большем милосердии, чем уже проявленное, но... неужели нет способа защитить истину, уменьшив влияние случая и телесной силы?

– Чета Эйри, едина ли ваша просьба?
– осведомляются у нас. Глаза Кинти непроницаемы, безмятежная зелень уступила тревожной тени, прячущейся меж ресниц.