И в конце каждого месяца их ждет ЗАРПЛАТА (которая все же важна, несмотря на мои нынешние защечные запасы).

А я лишена всего этого.

Как и того, что раньше пусть и призрачное, но все-таки ощущение своей полноценности (например, через «дока в профессии» или «сильный пиарщик») существовало. А теперь этого нет – я оставила его в прошлом. А нового – чего-то вроде «не самый последний писатель», «авторитетный экскурсовод» или подобного – не нажила.

Если все же поискать хорошее в моем нынешнем положении (а иначе вообще зачем я все задумала?…), то что я имею?…

Во-первых, у меня сейчас однозначно больше свободы действий. Больше свободного времени, чем у людей, живущих по расписанию. Я, пожалуй, стала жить медленнее, как того хотела и записала в свой желтый блокнот. Во-вторых, я больше пишу. Больше брожу по городу – не знаю, значительный ли это плюс, но раньше мне несколько не хватало свободы передвижений. В своей прежней жизни в спешке я, скорее всего, не обратила бы внимания, к примеру, на золотозубого дедулю из кафе – просто протрусила бы рысаком мимо, язык на плече, на очередную деловую встречу.

Сейчас я высыпаюсь, больше расслаблена, реже ощущаю тяжесть в затылке от мигрени. Мое тело точно стало более здоровым, чем прежде.

Да, я все так же впадаю в ступор, хандру или безнадегу, но сейчас это все-таки как-то по-другому. Изредка (действительно нечасто), но все же ощущаю некоторое удовлетворение от того, какова теперь моя жизнь. Иногда нравится и то, что теперь могу сказать: я вне того колеса, которое ненавижу. Еще не знаю, где точно, но не в колесе офисной рутины – это определенно.

Кроме того, я знаю, что кроме меня никто за меня ничего не сделает . Ничего не изменится, если я не пошевелюсь. Нет Викторов на работе, Антонов – с кастрюлей и тряпкой дома.

Только я.

Поэтому утром силой вытаскиваю себя из постели и запихиваю в душ. Нередко, когда погода дрянь, мне требуется вся сила воли, на которую я только способна, чтобы отправиться в качалку в Гидропарк. Не всегда мне можется писать, но я наблюдаю за городом или открываю любимых авторов и с упоением возвращаюсь к заветным строкам, а то звоню Y или Кире поговорить «за жизнь» – и вот уже рождаются абзацы.

И самое, пожалуй, главное: я все-таки чувствую, что изменения происходят. И – странно, но правда – ТЕПЕРЬ ОНИ ОТ МЕНЯ НЕ ЗАВИСЯТ. Маховик вертится, весна наступает без моего участия, все понемногу преображается. Этому пока нет прямых доказательств, но я чувствую.

Потому я затихла и жду. Просто иду за этим потоком изменений. Пока он еще тонкий и несмелый, но чем дальше, тем больше и больше подхватывает меня и уносит за собой.

Не знаю, куда. Но он меня несет.

– Но тебе н-нравится? – спрашивает меня Кира.

Не знаю. Пожалуй. Но все-таки страшно.

– Если все это получается легко и не напрягаясь, то, как мне к-кажется, ты в своем потоке, дорогая…

Уф, теперь две другие версии о злобной старухе на Бессарабском рынке наконец-то можно показывать Y.

Версия первая.

«С годами на даму обрушивается множество прискорбий: редеет прическа и наливается золотом вставная челюсть, расплывается раскормленная утроба и дребезжит вороньим карканьем сквозь одышку некогда мелодичный голосок. Теперь он вырывается из огромного ярко-оранжевого накрашенного рта. Однако же главная неприятность стареющей матроны – это ее характер. С возрастом он деградирует и деклассирует, и уже сложно узнать в этой самой матроне некогда ослепительную кокетку, сводящую с ума однокашников, молодых полюбовников или влиятельных хахалей. К шестидесяти медленно, но верно ослепительная кокетка превращается в танк, хилый и мощный одновременно. Он беспомощно разражается ругательствами на все, что видит, словно наводит на окружающих пушку, ибо считает, что «знает жизнь» и всегда прав.

Пушка эта растет у танка в течение всей жизни. В юности это всего-то малюсенький тонюсенький револьвер Флобера, и наставляется он лишь в исключительных случаях: когда хочется на танцы после полуночи или норковую шубку. Впоследствии он эволюционирует до пистолета Макарова, и уже требует от сына, дочери и мужа всех заработанных денег и беспрекословного служения и послушания. По мере выпадения зубов и увеличения задней части танка в размерах его пушка эволюционирует и дальше – вначале превращается в автомат среднего калибра, далее калибр наращивается, и, наконец, выкатывается готовая к бою зенитная установка. Эта установка означает буквально следующее: «В то время как друзья и однокашники неотвратимо хотели себе лучшей жизни, делали ставки и авансы, мечтали и дерзали, я, рыжеротый танк, сидел в засаде, притихший и испуганный, и только тайно завидовал смельчакам. Эта зависть, эта ненависть к ним и – скрытая – к себе (за малодушие) росла, распухала и заливала внутри все артерии, вены, мысли, чаяния и надежды». Когда же ими танк был полностью затоплен, зависть и ненависть стали низвергаться на семью, родственников, друзей и знакомых. Пострадавшие в обстрелах отказываются впредь общаться с танком, и ему, жалкому, смешному, невероятно одинокому и кукольно-грозному, только и остается, что катиться по дороге и громко лязгать ржавеющим металлом. Пока однажды не докатится он до свалки и не замолкнет навеки, превращаясь под снегом, дождем и палящим солнцем в груду оксида железа.

– Тебя тут не стояло, – вот и сейчас рыжеротый танк по привычке взвел на меня дуло своей пушки на рынке в очереди за мясом.

Над прилавком с куриными и свиными потрохами тут же была объявлена боевая тревога. Ощетинились покупатели, с готовностью приосанилась торговка, послышалось устрашающее сопение. У танка от возбуждения блеснули глаза и зашевелилась шевелюра: он-де скоро снова одержит привычную победу!..

Вдруг воздух сотряс предупредительный выстрел. Грозная картечь, с оглушительным треском вырвавшаяся из тучного организма танка, прорвала пространство рынка (этого в реальной истории не было, но для тренировки в красном литературном словце автор сознательно допускает искажение действительности. – Примечание автора). Поле боя накрыло газовой атакой. Рыжеротый танк завопил: «Замолчи, дурачина!..» – и было непонятно, к кому именно он обращается – к себе самому или врагам на баррикадах (у прилавка) .